Джозеф Хеллер - Видит Бог

— Нет, ты уж сделай, прошу тебя, сделай, — взмолился я, лишь титаническим усилием воли удержавшись от того, чтобы схватить его за горло и трясти, пока он не испустит дух, или вцепиться обеими руками в мои густые волосы и в приступе беспомощного отчаяния выдрать их все до единого.

— Иди домой, Урия, иди домой, — скулил я. — Твои товарищи по оружию только рады будут, если ты повеселишься. Потому что нет лучшего занятия для человека, как есть, пить и веселиться. Ты разве сам не знаешь? Ну-ка, выпей еще вина, — прибавил я под конец, увидев, что пронять его мне так и не удалось.

Вот напоил я его зря. Мне следовало бы помнить, что в делах любви вино ускоряет желание, но препятствует удовлетворению. Голова моя пошла кругом, когда Урия сделал геркулесов глоток и громко причмокнул губами. Глотнув вторично, он весело возопил и завертелся в матросской пляске, испуская восторженные клики, пока не споткнулся и чуть не приложился мордой об пол. Я чувствовал, что схожу с ума. Урия еще раз основательно отхлебнул, и тут я понял — пьяный сукин сын утратил всякое представление о том, что находится в моем присутствии. Мне оставалось только стоять и с упавшим сердцем смотреть, как он утомленно опускается на пол, ни в склад ни в лад допев до середины похабную балладу о некоей девице, которая как-то раз разрешила ему полялякать ее тити-мити.

— Какие еще тити-мити? О чем ты?

Но Урия уже отключился, оставив меня в неведении.

Вирсавия, узнав о таком повороте в нашей судьбе, пришла в весьма дурное расположение духа. Да и в какое еще может придти зажигательная секс-бомба, обнаружив, что муж не желает ложиться с ней после почти трех месяцев воздержания?

— Что ни гой, то пьянчужка. — Такой оскорбительный довод выдвинула она, поджав губы, в оправдание мужнина поведения, пока я обстоятельно оглядывал ее, пытаясь найти некий изъян, который ускользнул от моего внимания, но был хорошо известен Урии Хеттеянину, как-никак знавшему ее дольше, чем я. — Ты не думаешь, что он завел себе в Аммоне бабу? Наверняка завел.

— Может быть, — настороженно ответил я. — Что-то он такое пел про девицу, которая однажды разрешила ему полялякать ее тити-мити.

— Это он про меня, — лаконично сообщила Вирсавия.

И мы с ней решили продержать его в Иерусалиме еще немного, предпринять еще хотя бы одну попытку, однако следующий день выдался даже более злосчастным, чем первый. Хотя начало его — та минута, когда похмельный Урия проснулся в состоянии сумеречной амнезии, — выглядело многообещающим.

— Мама родная, ну и набезобразил я, наверное, вчера, — застенчиво ухмыляясь, извинялся он передо мной. — Что я творил ночью, решительно ничего не помню.

Надежды мои мгновенно воспряли.

— Совсем ничего?

— To есть ничегошеньки, — заверил меня Урия Хеттеянин. — Все подчистую забыл, начиная с той минуты, как решил улечься на полу твоего дворца и провести ночь здесь, со стражей, а домой не ходить.

Надежды угасли.

— Но это ты все-таки помнишь? — «пьяница хренов», добавил я про себя. Никому еще не удавалось повергнуть меня в такое уныние.

— Можно мне капельку, для опохмелки?

— Иди-ка ты, Урия, домой, — отечески приказал я и потрепал его по плечу, старательно изображая самого благосклонного деспота, какой только жил когда-либо на белом свете. — Там у тебя вина хоть залейся, я сам вчера отослал. Так что иди домой, прямо сейчас, иди сию же минуту и омой ноги свои. Они у тебя опять грязные. Посмотри на них. Кампания выдалась долгая и для тебя, и для меня. Иди развлекись, я разрешаю. Слышишь? Даю тебе свое разрешение. Я тебе много чего послал — припасы всякие, царское кушанье, — не съешь сегодня, все перепортится.

Ни на какие мои мольбы Урия не поддавался. Стоял себе столб столбом.

— Мне говорили, жена у тебя такая милая, такая хорошая, — зашел я с другой стороны, — ждет тебя дома, аж вся трясется от страсти — в такой, знаешь, тунике с большим вырезом, в коротенькой мини-юбочке, которая на много дюймов до колен не достает. Она уж сколько раз присылала служанку справиться о тебе, пока ты спал, много, много раз присылала. Ждет тебя, ну, с вожделением, так мне сказали. Ты что же, не любишь ее?

— Жену? Почему? Люблю.

— Так иди домой и отсандаль ее как следует.

Вшивый ты, тупоумный, упрямый сукин сын, мысленно проорал я. За что мне этакое наказание?

— Ни за что, — громко и гордо объявил он и выпятил грудь, как человек, безраздельно отдающий себя жизни, полной лишений, чести и славы, — пока Израиль и Иуда находятся в шатрах на полях Аммона. Я сейчас же отправлюсь туда, чтобы соединиться с ними.