Джозеф Хеллер - Видит Бог

В ту пору все в Вирсавии казалось вызывающим и странным. Наваждение ее тела не уменьшилось, когда она стала уже моей возлюбленной и я изучал ее с самого близкого расстояния. Отроду не видел я таких удивительных грудей: маленьких, с венчиками скорее розовыми, нежели окрашенными в тона палой листвы. Совершенно сверхъестественные глаза — синие. Не менее удивительны были и ноги: длинные, тонкие, стройные, соблазнительные. Сама же она — не знаю, как описать явление столь поразительное, — сама она была высока, почти с меня ростом, с обильным, но почему-то не казавшимся толстым задом. Не то чтобы крепко скроенная, ничего общего с женщинами восточной Европы. И носик — маленький, прямой, чуть вздернутый. Но при всех этих телесных странностях, смотреть на нее было приятно. В общем-то она была довольно хорошенькая. Неровный, непривычный цвет ее волос уже тогда отличался медовой ясностью — блеклые, будто солома, светлые пряди там и сям перемежались прожилками желтизны. Когда мы с ней поженились и я как-то раз застал ее прилежно экспериментирующей с кистями и веточками иссопа в стараниях преобразиться с помощью смешанных ею настоев вербейника и шафрана в блондинку, я наконец, ахнув, постиг, к чему стремилась Вирсавия: она стремилась обратиться в WASP — в белую протестантку англосаксонских кровей! Между Мелхолой и Вирсавией я переженился, почитай, на всей палитре. Хотя настоящей schwartze [11] Чернушка (идиш). у меня все-таки не было, разве Ахиноама с Маахой отличались достаточной смуглостью, позволявшей им сойти за таковых.

Как же Мелхола завидовала ей и как ее ненавидела! «Мятая задница» и все такое — ладно-ладно, Вирсавия в ту пору воистину притягивала взгляды и лучше какой угодно другой женщины мира знала, как ублажить мужчину. И несомненно знала также, как ублажить его заново, если на нее найдет такой стих. Ягодицы ее действительно несли следы некоторого напряга, поскольку она слишком часто пускала их в ход.

И как же негодовала Мелхола, какое питала отвращение к ней да и к множеству иных обитательниц дома моего, имевших ровнехонько те же права жить в нем, что и она. Список моих жен, наложниц и служанок стал чересчур длинен, чтобы она или я могли тыкать им в нос друг дружке, не упуская ни единого имени. Эта слишком шумит, та нелюдима, эта храпит, та слишком редко моется, а эта моется слишком часто, попусту расходуя воду. Ну и чума же она была, моя Мелхола! Презирая элегантную Авигею за провинциальное происхождение, бесплодие и принадлежность к среднему классу, Мелхола жестоко сокрушалась всякий раз, как я обзаводился еще одним отпрыском от Вирсавии или одной из веселых девиц, приведенных в мой дом Авигеей, чтобы они прислуживали нам обоим.

— Лучше, — неизменно наставляла она меня, — пролить семя свое на землю, нежели в лоно блудницы.

Вот и судите сами — много ли она понимала.

Мелхола не уставала объяснять мне, сколь сильно она меня презирает за то, что я якшаюсь с такими блядьми, как прочие мои жены, вместо того чтобы проводить побольше времени с ней. А как она ныла, какие метала громы и молнии, требуя, чтобы я ей сделал ребенка! Она бухала дверьми, топала ногами, била зеркала, горшочки с румянами и склянки с ароматами, как будто непременным условием воспроизведения вида являются вспышки раздражения и буйные приступы ни на чем не основанной взаимной неприязни. И ад не знает ярости, подобной неистовству отставленной супруги, — этому тоже научила меня Мелхола. И что было проку раз за разом твердить ей, что она уже не способна зачать, что она, похоже, была бесплодной всегда, о чем свидетельствуют два ее бездетных брака.

— Почему это я не могу зачать? — тут же ощетинивалась она. — Я ничем не хуже других-прочих. Я была за тобой замужем дольше, чем все остальные, разве нет? И потом, я царская дочь.

— Ты уже слишком стара, — спокойно отвечал я ей, в который раз уповая, вопреки множеству весомых доказательств противного, что гнев человека возможно смягчить кротким ответом. — Лет двадцать-тридцать назад надо было думать, когда ты давала мне всего-то по разу в месяц.

— Это ничего не значит, — вспыхивала она. — Теперь буду давать почаще.

— Слишком поздно. Года твои уже не те.

— А как же Сарра? Сарра вон в девяносто лет родила, а я ничем не хуже ее.

Я медленно покачал головой:

— Сарру Бог возлюбил, да и Авраам, кстати, тоже. А кто возлюбил тебя, Мелхола? Никто тебя не любит. Думаешь, я люблю?

— У меня столько же прав на любовь, сколько у нее. Разве отец ее был царем?