Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое

Он подошел к телефону. Женский голос был незнаком и ему.

— Кто это говорит?

— Я соседка Елены. Она очень просит вас срочно приехать!

— С ней все в порядке? — спросил он, похолодев.

После паузы голос сказал неопределенно:

— Не совсем…

— Это куда это ты собрался в воскресение поутру? — прошипела Анна — ей явно нравилось, что есть подходящий повод для вполне скла2дного компактного скандала: она же была лишена этого удовольствия больше десяти дней.

— Срочно надо… Владик… администратор, — неразборчиво что-то придумывал на ходу Гобоист, удивляясь самому себе — зачем он старается лгать — и пытаясь обогнуть Анну, стоявшую в дверях.

— Сначала врать научись!

Он оттолкнул ее и выскочил на площадку. Она орала ему вслед с ненавистью:

— Думаешь, у тебя все есть — жена, любовница, дача, квартира в центре?!. Думаешь, умеешь устроиться?.. Смотри, пробросаешься!

Кажется, она мне завидует , мелькнуло у него в голове, и он сам немало изумился своей догадке. Взвинченный, с дрожащими руками, поймал такси и через двадцать минут — воскресение, пробок не было — был у дома Елены.

Ему открыла дочь. Молча пропустила в квартиру. Не снимая дубленку, он шагнул в комнату. Елена лежала в постели с закрытыми глазами, цветом лица сливаясь с подушкой. В сгиб левой обнаженной до плеча руки была вколота капельница. У изголовья сидела медсестра и читала маленькую книжку формата покетбук, наверное — дамский роман.

— Что случилось? — спросил Гобоист у дочери, которая остановилась в проеме двери.

— Запой, — пожала та плечами и удалилась.

— Ты здесь? — тихо произнесла Елена, не открывая глаз.

— Я здесь, здесь, — говорил он, торопясь и неловко снимая шубу.

Тут лицо Елены сморщилось и из глаз потекли слезы.

— Что такое, что такое? — лепетал Гобоист, наклоняясь.

— Не надо, — сказала медсестра, не отрываясь от книги. — Сядьте там.

— Да что же случилось?! — вскрикнул он, но отодвинулся от постели.

— Алкогольная интоксикация плюс повышенная доза снотворного.

— Костя, милый, не отдавай меня им! — вскрикнула Елена. — Они хотят меня забрать, они хотят меня запрятать…

Она было попыталась привстать на подушке и потянуться к нему, но сестра ловким движением вернула ее маленькое тело на место. Посмотрела на часы и привычным жестом выдернула катетер, приложив на ранку ватку и укрепив вату пластырем.

— Держите так, правая рука согнута! — велела она Елене.

Та послушно стала держать руку, не спуская отчаянных глаз с Гобоиста. И он, глядя то на худую и бледную эту, будто надломленную руку, то в ее лицо без кровинки, испытывал невероятную нежность и пугающее чувство жалости: вряд ли в своей жизни он когда-нибудь кому-либо так сострадал — разве что самому себе в детстве. И его сердце — в прямом, физиологическом смысле — потяжелело, в левой стороне груди пробежала, как искра, быстрая боль, стало не хватать воздуха, и на мгновение сильно закружилась голова. Он даже покачнулся…

Через четверть часа приехала «скорая помощь». Елену на носилках — она лежала смирно, не открывая глаз, скорее всего очень ослабла, а может быть, была без сознания — перенесли в машину. Гобоиста туда, естественно, не посадили. Но врач сказал:

— Можете позвонить в приемный покой Склифа. Завтра утром…

Утром в понедельник он поехал в больницу сам. К нему спустился усталый молодой человек в белом халате.

— Мы сделали ей переливание крови. Физиологический раствор. Опасности нет.

— Была опасность? — тревожно спросил Гобоист.

Врач посмотрел на него, как на дефективного.

— Она была в коме.

— А когда… когда она будет дома?

Врач пожал плечами.

— Ее уже перевели в другую больницу. — И на вопрос в какую сказал раздраженно: — Не знаю, не мой профиль. Спросите у ее родных.

Он наметанным глазом видел, что Костя — не родной . Да ведь и карточку читал…

Гобоист позвонил дочери Елены. Та оказалась дома — готовилась к сессии.

— Даже меня туда не пускают, — равнодушно отвечала Сашута на его расспросы. — Разрешают только передачи раз в неделю… Нет, ничего не надо…. И звонить оттуда тоже нельзя.

И повесила трубку, не попрощавшись.

— А ведь это она, стерва, туда заложила мать! — вдруг сообразил Гобоист. И догадался, содрогнувшись, — куда.

Тем временем в Коттедже, как и по всей стране, — да что там, во всем христианском мире, живущем не по варварскому, но григорианскому календарю, — дело шло к Рождеству. Снег то заваливал Коттедж по колено, то таял, потом вода замерзала; приходилось то расчищать сугробы, то скалывать лед со ступенек крыльца. Космонавт давно перестал копать, против климата даже он не знал приема, и в погожие дни можно было видеть, как он в вязаной шапке, в перчатках и свитере сидит на своем балконе и читает книгу. Милиционер Птицын бросил таскать камни; старуха перестала возиться в своем огороде, и жизнь Коттеджа замерла, затаилась, ушла внутрь всех четырех более или менее уютных отсеков: даже армянских шашлыков теперь никто не творил.