Николай Климонтович - Мы, значит, армяне, а вы на гобое

Иногда Гобоист раздумывал над тем, что в его возрасте такую влюбленность, такую повседневную тягу и нежность может разбудить только юность, только молодая прелесть. Но он всегда с молоденькими любовницами страшно скучал, и им бывали скучны его разглагольствования, здесь Анна была права: они еще не умели слушать, и он всегда предпочитал более зрелых дам.

Любой психоаналитик сказал бы, что он ищет материнского участия. Сказал бы тем увереннее, если бы знал анамнез Гобоиста в этой области: мать была всегда влюблена в отца на самый кошачий манер, сыном не занималась и, кажется, тяготилась им. Когда отец умер — Косте было двадцать, — у него с матерью сложились не то чтобы неприязненные, но отчужденные отношения, и они ухитрялись, живя под одной крышей, неделями не встречаться, разве что мимоходом на кухне…

Все так, но Елена, хрупкая и восхищенная, определенно в матери Гобоисту не годилась. И сам Гобоист к ней испытывал помимо прочего — своего рода отцовские чувства. Особенно беззащитна и доверчива она бывала, когда хоть чуть пьянела, и Гобоисту приходилось следить, чтобы она не перебрала, отодвигая от нее бутылку. Но поскольку он сам много пил, то подчас забывал свой коньяк с вечера на столе в столовой, и Елена, спустившись рано утром, когда еще едва светало, вниз, так и не возвращалась. Он ждал ее в остывающей постели, за занавеской на стеклах — морозный узор, не выдерживал, вылезал из-под одеяла, в тапочках и пижаме шел за ней, чувствуя, как холоден пол, и обнаруживал Елену свернувшейся в гостиной на диване, почти голую, дрожащую, в беспамятстве. И его бутылка оказывалась до дна допита, а ей при ее миниатюрности, он давно заметил, категорически нельзя было пить крепких напитков… Не говоря уж о том, что сам он не позволял себе даже рюмки до часа дня — разве что каплю коньяка в утренний кофе, — а она бывала подчас пьяна уже на рассвете. Дело осложнялось еще и тем, что она пила лошадиные дозы снотворного, утверждая, что иначе не может уснуть…

И вот однажды, когда он заявился к Елене в гости, стал на кухне вынимать из пакета гостинцы, среди которых было и красное вино для Елены, и коньяк для него самого, а потом постучал в дверь дочери, держа коробку с печеньем наперевес, — Елена вышла гулять со своей псой , — Сашута встала на пороге, оглядела разложенное на кухне угощение и зло, и как-то отчаянно сказала:

— Вы что, не видите, что мама очень больна!

Конечно, он Елене этот разговор — точнее, эту реплику ее дочери — не пересказывал. Но Елена то ли сама подметила какую-то жалобную тревогу в глазах любовника, то ли у нее был разговор с дочерью, — дочь и с ней бывала груба, что не на шутку, до бледности и кусания губ, расстраивало мать, — но только в какой-то вечер она неожиданно расплакалась у него на груди, повторяя она меня не любит, не любит … Гобоист перепугался, он никогда не видел ее слез.

В то воскресенье, в двадцатых числах декабря, кажется, он ночевал в городе: теперь он оставался иногда, если на следующее утро у него были дела, — зимой утомительно ездить туда-сюда по покрытой мокрой наледью трассе. Да и Анны по большей части не бывало дома. Она после годового простоя, связанного с крахом ХиДа, во время коего деньги на хозяйство и содержание машины ей давал муж, вспомнила каких-то давних знакомых и через них нанялась на вполне пристойно оплачиваемую работу — менеджером по рекламе. Фирма называлась не менее поэтично, чем у Хельги, и тоже по-птичьи — «Альбатрос»: контора была совместной , открытой, думается, в Москве нашими бывшими соотечественниками, и специализировалась на спекуляции вышедшей в тираж на Западе бытовой техникой. В квартире — не прошло месяца с начала работы Анны на новом месте службы — поменялся пылесос, появилась сушилка для посуды, но главное — у Анны вдруг объявились в обилии какие-то новые подруги, все сплошь дамы небедные, завелись массаж, сауна, ванны под ультрафиолетом, косметички, к тому же раз месяца в три Анна теперь отправлялась деньков на восемь на моря и острова. А если уж она была на родине, то появлялась дома не раньше десяти и тут же оправлялась в спальню. А утром уходила, когда муж еще дрых в своей берлоге.

По негласному договору, Елена по выходным никогда не звонила. Но тут часов в одиннадцать утра в воскресенье раздался звонок. Как назло как раз накануне Анна прибыла со своих Сейшел или Канар. Она и взяла трубку.

— Тебя. Что, новенькую завел?.. И тоже, судя по голосу, не первой свежести. Ты некрофил?