Николай Климонтович - Хочу быть в цирке дрессировщицей

В соборе, единственном пока отреставрированном здании, где внутри для службы восстановлен лишь один боковой придел, вас встречает объявление: «На колокольне просят вас громко не разговаривать, не бегать по лестнице, не трогать колокола и не бросать мусор». Послушники в подрясниках, а кое-кто просто в свитерах и джинсах, заняты неутомимым муравьиным трудом: все что-то куда-то несут, колют, прибивают, прилаживают. О том, что им предстоит совершить, дают представления огромные каменные оскверненные и загаженные монастырские постройки. И это святое и трагическое место, в котором нашлись люди, имеющие дух противостоять своими слабыми силами окружающей разрухе, — кажется оплотом последней нашей надежды.

На Троекуровском кладбище среди гранитных обелисков с выбитыми золотом именами генералов, доживших до почтенных седин, двойная могила — мужа и жены. Она умерла ровно год назад, он пережил ее на девять месяцев. На могиле пока нет памятника, лишь в грудах свежих цветов большие фотографии двух красивых молодых людей: ее — черно-белая, его — цветная. Ей не было сорока, ему — сорок шесть. Это была одна из самых блестящих пар артистической Москвы — актриса Елена Майорова и художник Сергей Шерстюк.

В театре узнали о ее смерти, когда она была еще жива.

Позвонили из милиции: милиционеры, что ни случись, оказываются на месте раньше медиков.

Осталось неясно, кто милицию вызвал. По-видимому, кто-то из соседей: пока она бежала по лестнице вниз, к выходу из подъезда, ее крики были слышны в каждой квартире.

Милиционер прибыл по адресу, поднялся на шестой этаж — одна из дверей открыта. Квартира пуста. На кухне, на столе, рядом с вазой с фруктами и пустой рюмкой, — паспорт гражданки СССР.

На лестничной площадке осталось множество горелых следов, как если бы здесь волокли рулон тлеющего рубероида. Идя по этим следам, милиционер пересек двор и пришел к служебному входу одного из московских театров. Это был не ее театр, но она забежала именно сюда. Она лежала на кафельном полу у поста вахтера, до нее боялись дотронуться: вечернее шелковое платье расплавилось и намертво сковало ее длинное худое тело.

Милиционер, держа паспорт в руке, наклонился к ней: вы такая-то? Она на секунду приоткрыла глаза: да. И опять потеряла сознание. На репетицию шли актеры. Двое из них ее опознали: да, она самая, прима главного театра страны, недавно вместе снимались в одном фильме… Прибывшая, наконец, «скорая» увезла ее в Склифосовского. Она умерла в больнице, не приходя в сознание, в семь тридцать вечера.

У криминалистов не оставалось сомнений — самоубийство через самосожжение. Так сказано во врачебном заключении, так был оформлен и милицейский протокол. В этом не сомневались и все, кто знал ее, кроме, быть может, одной из подруг. Начисто отрицал возможность самоубийства только муж-художник, любивший ее без памяти: ему удалось довести до Московской патриархии свою версию и убедить дать разрешение отпеть ее по православному обряду.

За два дня до трагедии, в четверг вечером, у него в мастерской они принимали режиссера и драматурга, предложивших ей роль в новой пьесе из жизни богемы. Там, как ни странно, была роль и для него: он должен был, по замыслу автора, стоять все время действия молча спиной к публике и писать картину. Обоим идея показалась забавной: и ее роль неплоха, и ему азартно поработать на людях. Кроме того, не каждый день предлагают проект, в котором можно участвовать вдвоем, не расставаясь.

В пятницу супруги были на званом ужине. Она надела то самое платье, в котором погибла, — длинное вечернее платье, которое он привез ей недавно из Нью-Йорка и которое очень шло ей. В гостях она пила немного, была весела, чуть возбуждена, но и только.

В субботу он проснулся рано утром, она еще спала. Они собирались пораньше уехать на дачу, но сквозь сон она пробормотала: «Я побуду дома». Он уехал один.

Около полудня к ней в гости заглянул пасынок, его сын от первого брака, и она угостила юношу мороженым. Потом тот вспомнит: на столе на кухне стояла бутылка водки, пустая на две трети. Впрочем, юноше мачеха не показалась пьяной, так, навеселе, а бутылка могла быть почата и не сегодня.

Он пробыл у нее недолго. Около двух она заглянула к соседям по лестничной клетке. «Что-то у меня крыша едет», сказала со смутной улыбкой. Ей посоветовали прилечь отдохнуть. По-видимому, она не воспользовалась этим добрым рецептом, потому что около четырех на лестнице раздался крик: «Помогите!». В пылающем платье она выбежала из подъезда, пересекла двор. Она звала на помощь мужа.