Майкл Ондатже - В шкуре льва

— Им не нужна твоя революция, — сказал Патрик Элис.

— Ты прав. Они не станут в ней участвовать. А ты станешь. Ты человек без роду без племени, как я. Не такой, как моя дочь. Ты такой, как я.

— И чего же ты хочешь?

— Только бури.

Когда он ушел, Элис с Ханой остались лежать на площадке пожарной лестницы, прижавшись друг к другу. Он тихо, словно вор, закрыл за собой дверь.

Ему нужно было вернуться в свою комнату, вынести одежду на улицу, выколотить из нее затвердевшую грязь и отправиться на работу. Было около пяти утра, голова и тело гудели, переполненные неестественной энергией. Он знал, что вскоре не сможет поднять рук над головой, будет шататься под весом кирки. Но сейчас рассвет и солнце разбудили его кровь.

Он вспомнил, как Клара в гостинице в Парисе рассказывала о том, что было с Элис после смерти отца ее ребенка. «Тогда Хана еще не родилась. Но Катон погиб, и, по-моему, она сошла с ума, погрузилась в какое-то особое одиночество. Его убили на севере, когда она была беременна».

В «Томпсон грилл» из радиоприемника на стойке уже неслись песни о любви, о женщинах, позволявших своим мужчинам незаметно просачиваться у них между пальцами, как вода. Официантка с татуировкой подала ему кофе. Этим утром музыка перенесла его на много лет назад. Ему вновь было восемнадцать, и во время своего первого танца он упал в объятья девушки, хмельной и испуганный. Нарисованная луна на потолке, свет, льющийся на танцующие пары сквозь плотный экран, преображал их. Он ступил, хмельной и дерзкий, на паркет и, увидев перед собой растерянные глаза девушки, которые не мог защитить слой краски, вдруг тоже растерялся. Хамелеон среди женских душ.

— Что ты думаешь о моей подруге?

— Она мне нравится.

— Она великая актриса.

— Лучше тебя?

— В тысячу раз, Патрик.

— Да, она мне нравится.

Он перебирает в уме старые разговоры. Подобно оазису, прошлое проплывает перед ним, и он наблюдает себя внутри его. Глаза девушки той ночью, когда ему было восемнадцать, были словно туннели в доброту, вожделение и решимость, он любил их так же сильно, как ее белый живот и лицо цвета охры. В них он увидел нечто, чего был не в силах постичь, как и внезапного исчезновения Клары или появления Элис в череде масок и разрисованных лиц. Обе эти женщины казались ему морем за спинами стоявших на берегу мужчин.

Дни проходили как во сне.

Он был возбужден и полон Элис Галл. Когда туннель под озером был построен, Патрик начал работать на кожевенной фабрике Уикета и Крейга. В этом новом, сухом мире его плоть обрела крепость, влажная скованность исчезла.

Весь день, нарезая кожу на кожевенной фабрике на Сайпресс-стрит, он думал об Элис. Найти работу было по-прежнему трудно, и он получил место только благодаря ее друзьям. Патрик толкал плечом фиксатор, рулон разматывался, и он принимался резать изогнутым ножом коричневые шкуры на ровные полосы. Закончив свою часть работы, он стоял, тяжело дыша в холодном воздухе, пока не подходил его напарник. Патрик уже не чувствовал идущего из красилен запаха. Этот смрад оскорблял его тело лишь во время дождя.

Он был одним из трех главных раскройщиков кожи. Их ножи взлетали, подчиняясь движениям рук, они работали босиком, словно бродили по мутной реке, нарезая ее на протоки. Работа требовала безупречного владения телом. Элис чувствовала идущий от него запах кожи, хотя после смены он мылся во внутреннем дворе, — на них, стоящих в ряд на каменном полу, обрушивалась короткая струя воды и пара. Им полагалось всего по десять секунд воды. Красильщикам причиталось больше, но запах от них исходил ужасный и не исчезал никогда.

Кожи красили во внутренних дворах около склада. В круглые резервуары, вырезанные в камне, с красной, желтой и зеленой жидкостью погружались до пояса мужчины со шкурами недавно убитых животных. Переминаясь с ноги на ногу, они опускали и поднимали шкуры в круглых, по четыре фута шириной колодцах, чтобы краска глубоко проникла в поры животных, которые еще вчера были живы. Люди выходили оттуда по шею в краске, волоча за собой мокрые шкуры, — казалось, они содрали кожу с собственных тел. В колодцы с разной краской входили, словно в разные страны.

Красильщики, представители разных национальностей, стояли рядом и хотели одного: курить. Стоять пять свободных минут в зеленой краске, беседовать с человеком в желтой и курить. Набраться свежих сил от дыма, втянув его поглубже в легкие, задержать там и выдохнуть, чтобы вытравить едкую субстанцию, впитавшуюся в их тела, в каждый уголок их плоти. Чтобы их очистить, хватит одной сигареты, луча звезды, пронизывающего тело.