Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

Потом через турникеты повалило. Непрекращающийся поток потек к трибунам. Как если бы вся мэрия и вся служба стерильности, до последнего человека, явились по зову афиш болеть за своих футболисток. Все, разумеется, шли на середину, здесь, на краю, около К., никто не садился, и каждый, проходя мимо, хотя бы просто бросал на него любопытствующий взгляд. Многие беглым взглядом не ограничивались, шли, глядя на него с беззастенчивой энтомологической жадностью – накалывая на взгляд, как на булавку, – словно удивляясь его нахождению в таком месте и пытаясь разгадать загадку. В ответ К. старательно делал вид, что абсолютно равнодушен к этим пристальным взглядам.

Минуло около четверти часа, как стадион стал заполняться. Скоро уже должен был начаться и матч. Привереда все не появлялась.

Привереда не появлялась, зато К. неожиданно увидел пантагрюэльшу. Гигантша несла свое большое, дородное тело с торжественностью парадного выхода царицы на праздничные гулянья подданного народа. Привычного глазу К. красного берета на ней не было (как, впрочем, и ни на одном из зрителей, половина из которых уж наверняка была из службы стерильности), но казалось, голова ее увенчана невидимой короной: с такой величественностью она несла себя. Воспоминание о пережитом унижении дохнуло на К. черным холодом космической бездны. Исчезнуть, испариться, одеться плащом-невидимкой захотелось ему. Но как это было сделать? Повернуться к входу спиной, рискуя пропустить привереду? К. решил остаться сидеть, ничего не предпринимая, – как будет, так будет. Он опасался ветерана, а опасаться следовало отнюдь не его!

Пантагрюэльша увидела К. – и царственный величественный шаг ее сбился. Сделала еще несколько шагов и остановилась. Смятение, скользнувшее было по ее лицу, заместилось негодованием. К. старался не смотреть на пантагрюэльшу – и смотрел, вместо того чтобы наблюдать за входом. Она притягивала к себе его взгляд, словно большой магнит маленькую железную крошку. Не кощей был олицетворением его пребывания в подземном царстве службы стерильности, – она.

– Кого я вижу?! – воскликнула пантагрюэльша с тем негодованием, что выразилось на ее лице. – Это почему здесь?!

Но уж что-что, а отвечать ей К. не собирался. Маленькая железная крошка в нем осилила себя наконец оторвать от нее взгляд и вновь обратить его в направлении входа. Поток вливавшихся вовнутрь не ослабевал, замершая у самого подъема на трибуны пантагрюэльша запрудила ему дорогу, и все, двигавшиеся за ней и вынужденные тоже остановиться, следом за ее вскриком воззрились, как и она, на К. – он разом оказался в фокусе десятков устремленных на него глаз. Они физически давили на него, сжигали его подобно пойманному увеличительным стеклом солнечному лучу, сконцентрированному на нем самой своей горячей точкой.

– Что молчишь, голубчик? – В голосе пантагрюэльши возникла вдруг затаенность. – Ты здесь сам по себе, голубчик, или тебя под конвоем?

Заорать на нее благим матом, вскочить, подскочить и изо все силы… Все в К. дрожало, он едва удерживал себя. Железную крошку в нем снова неудержимо повлекло к магниту, – взгляд К. опять оказался на пантагрюэльше… о, что он готов был сделать с ней, все в нем горело!

– Отдохни, голубушка, – сказал он, слыша, как – оттого что сдерживается – корежит ему голосовые связки. – Насладись матчем. Поболей. Поблажи погромче.

– А, голубчик! – воскликнула пантагрюэльша. Улыбка проницательности осветила ее лицо. – Понятно! Посчитали, что ошибочно тебя взяли! Ага? – Толпа, накопившаяся за нею, начала обтекать ее, протискиваться между пантагрюэльшей и отделявшей трибуны от поля решетчатой деревянной загородкой, но, протиснувшись, все почитали необходимым идти дальше, по-прежнему глядя на К. – Ладно, голубчик – изрекла пантагрюэльша. – Не ты первый, не ты последний. Видали мы таких, которых ошибочно. А потом – оп! и снова у нас как миленькие. И никакой ошибки! – Язык ее выскользнул из-за губ и быстрым движением плотоядно обметнул их. – Встретимся еще. Жди!

Продли она свой монолог на мгновение дольше – и К. наверняка разорвало бы от его молчания в клочья, бог знает что сорвалось бы с его языка. Но пантагрюэльша смолкла и, потеснив своим могучим телом тех, кто в этот момент пытался протиснуться мимо нее, двинулась вдоль трибун к середине их полуовала, куда устремлялись и все.

Еще несколько долгих мгновений, как она понесла свое дородное тело дальше, К. сидел, не находя сил вернуться к прежнему занятию – слежению за входом. Привереда могла за это время уже войти и даже достичь трибун, а он все не мог привести себя в порядок. Но наконец он обратил взгляд в сторону входа. Боже! Первое же лицо, на которое упал взгляд, был не кто другой, как конопень.