Александр Иванченко - Автопортрет с догом

— Маляр. — Так почему-то тогда я стыдился своей профессии.

— Маляр? — изумилась она. — Вот весело! Ах да, тут же написано, — нагнулась она к табличке.

Весело ей.

— Штукатур-маляр, — уныло уточнил я, — или маляр-штукатур, так будет правильнее.

— Отлично! — порадовалась она за меня, собирая аппаратуру. — Вы очень и очень подойдете. Приглашаю вас на чай — настоящий индийский, еще не фасованный, только что из Одессы.

— Когда же? — робко спросил я, не веря своему счастью.

— Прямо сейчас. Заодно доделаем и передачу.

Увидев мою нерешительность, она засмеялась и еще добавила:

— Да вы не бойтесь, я ничего с вами делать не стану. Попьем чайку — и по домам. Товарищ маляр-штукатур.

Конечно, я с радостью согласился. А между тем солдатики и акушерки тоже нашли, как видно, общий язык и томно ворковали, не обращая на наши шедевры никакого внимания. Даже старшина нашел себе какую-то жеманную особу и уже перед ней развивал свои дальнейшие соображения о прекрасном. Я без сожаления покинул этот совместный пехотно-акушерский ток.

Накинув на себя свой холодный (можно: «немодный» — замена не по смыслу, а ритму), накинув на себя свой немодный болоньевый плащ, я вприпрыжку спускался за моей знакомой по лестнице, прикидывая на ходу свои возможности. Мне они казались приличными.

Мы шли и молчали. Чувство единения и легкости, которое, несомненно, возникло между нами возле моих картин, теперь покинуло нас. Казалось, мы готовы были уже расстаться.

Но опять пошел дождь, и она раскрыла над нами свой японский, медового же оттенка, зонтик. И сразу возникло чувство дружественности, близости, даже интимности — и она придвинулась ко мне плечом. Я думаю, во всем был виноват он, этот золотистый зонтик, — и в том, что случилось после; не знаю почему, но мне до сих пор кажется, что женщина, пустившая вас под свой зонт, скоро приблизит вас.

Мы зашли в универсам. Я купил хорошего белого вина, коробку конфет и небольшой шоколадный торт, затем мы зашли на рынок и купили цветов. Она мне все позволяла покупать, и в этом мне тоже чудилась близость.

Рынок гудел, как потревоженный улей, и его высокие каменные своды придавали человеческому суетливому говору какую-то странную значительность. Тошнотворный запах мясного зала чуть не поверг меня в обморок, но она, уцепившись за мой рукав, все тащила и тащила меня по рядам.

— Сколько мочалка стоит? — интересовалась она. — Три рубля? Ну, ты это того, дядя… Что? Отдашь за два?.. Нет, все-таки дороговато, помоюсь пока государственной. — И она без стеснения захохотала. На нас оглядывались.

Я удивлялся ей. Зачем же спорить? Это так не шло к ней. Зачем торговаться, ведь у меня есть деньги — вот они, целый карман. Или она хотела показать свою житейскую осведомленность и обычный у журналистов, почти всегда истерический, демократизм? Я полез в карман.

— Нет-нет, ничего не надо, — заговорщицки шепнула она и дотронулась до моего уха губами; я покраснел: — Ничего не надо, просто я люблю пообщаться с народом. — И она опять принялась торговаться о каких-то грузинских, крученых, как свеча, сладостях с орехами — я их купил ей целый пук. Внутри этой коричневой замшевой свечки была нитка, наподобие фитиля. Препротивное лакомство, в сущности, но она его с удовольствием уплетала.

Я хотел идти, но она потянула меня еще во фруктовый зал; здесь гомон был еще сильней, и, пока я набирал у седой армянки яблок и невиданных, поздних, с детский кулак, слив, знакомка моя развернула свою аппаратуру и, немного подержав микрофон вверх, свернула опять.

— Что это? — поинтересовался я.

— Фон, — засмеялась она. — Восторженный посетитель гудит на вашей выставке. Полный успех.

Ну и приемчики.

Я смутился. К тому же я не был уверен, что именно так восторгаются поклонники живописи. Все-таки не футбол.

Значит, она радиожурналистка?

— Нет-нет, что вы, что вы, это просто так, халтура, у нас многие этим занимаются, когда… — Но… — Просто так, попросили сделать передачу, уже давно надо было прийти на выставку, а она все тянула… — И вы выбрали меня? — Как видите. У них сейчас там на радио все в отпуске, просто зашились, гонят старые записи, все разъехались, бархатный сезон, к морю. — Очень интересно. — Не так уж. Вообще-то она работает в молодежной газете, отдел писем, может, слышали про такой, но иногда кое-что делает и для радио, когда просят. Тем более что она в этом п о н и м а е т. — В искусстве то есть или в радиопередачах, извините? — Ах, какой вы, право, дотошный, все-то вам скажи-расскажи — ну, хотите? — и в том, конечно, и другом. Ивтомидругом, ивтомидругом.