Александр Иванченко - Автопортрет с догом

Неравнодушная к несчастью и горю людскому, литература наша откликалась и откликается на молчаливый крик отверженных, в жизни нередко так до самой их смерти никем и не услышанный.

Если персонаж этой повести влачил почти животное существование, то главным героем романа «Автопортрет с догом» давно усвоено, что «все, вся эта масса плоти в н и з у, даже сердце, существует лишь для того, что в в е р х у, — для верха, для разума, для головы».

Обстоятельно информируя о себе и своих знакомых, этот герой — разменявший четвертый десяток Роберт Мамеев, — согласитесь, не слишком запоминается подробностями биографии и какими-то поступками. Не будем укорять за это писателя — ему важно заинтересовать нас «внутренним человеком», который все время «ворочается» в Роберте, заставляя его не столько действовать, сколько без устали анализировать. Если согласиться с тем, что каждый по отношению к себе и другим выступает как наблюдатель, судья и деятель, то сей персонаж увереннее всего чувствует себя именно в первых двух ипостасях.

Казалось бы, эта непрестанная «ощупь самого себя» (А. Битов) должна быстро утомить — особенно тех из нас, кому доводилось уже погружаться в рефлексию героев М. Пруста или, скажем, В. Набокова. Но читаешь роман страницу за страницей — и не отпускает. Рассказы Роберта («Автопортрет…» ведь и строится как повествование в рассказах) демонстрируют «расщепляющую силу психологизма», которому дано высвечивать такие оттенки в чувствах и помыслах, что прихотливая вязь признаний, догадок, мотивов, прозрений держит интерес не менее крепко, чем самая напряженная фабула.

Один из секретов этой притягательности, конечно же, в том, что Роберт всецело подчинен власти любви и каждое из движений его мгновенно и цепко реагирующего на все, что происходит (или, увы, не происходит), сознания так или иначе соотнесено с «блестящей, легкой, самоуверенной, золотистой» Алисой — ее присутствием или отсутствием близ героя. Можно сказать, что «Автопортрет с догом» — это потребовавшее романного объема признание. Признание в счастливой головокружительности безоглядного сердечного порыва, возносящего героя над болотистой заводью повседневного существования. Это одно из немногих в современной прозе сочинений, где стихия любви определяет судьбу человека и где мне, читателю, открыта возможность ощутить всю ошеломляющую необратимость этого «солнечного удара».

Любовь проявляет главное в Роберте: он — художник. Не столько по цеховой принадлежности, сколько по складу мировосприятия, по своей личностной сути.

Его искренность содержательна, небанальна и выверена несомненным и тонким вкусом. Он сохранил с годами ту яркость и свежесть впечатлений, которая — вспомним «Яблоко на снегу»! — обычно даруется лишь детству. Когда во внутренних монологах Роберта постоянно встречаешь образные подробности вроде «промокшего под дождем света» или, допустим, «лица с близким румянцем под кожей, румянцем наготове (его нет и никогда не будет, но, кажется, он вот-вот высветится и проглянет с исподу, отчего лицо выглядит слегка матовым, бледно-розовым от ожидания этого близкого, но обманчивого румянца — как бы свеча под собственным светом)», то понимаешь, что наш современный автор делится с героем обостренным художническим чутьем не менее щедро, чем это некогда демонстрировал в отношении своего Кавалерова Юрий Олеша.

Параллель с «Завистью» можно и продолжить. Как гневались на героя того романа за ничегонеделание. Но ведь и первые рецензенты «Автопортрета…» распекали Роберта Мамеева за созерцательность и жизненную пассивность. В этой морализаторской логике есть свой резон, и все же не забудем, что именно ею руководствовались в недавние годы и те, кто усадил Иосифа Бродского на скамью подсудимых, обвинив его в… тунеядстве.

Пора нам, думается, уяснить, что творение художника (роман, полотно, роль) и составляет обычно главный поступок в его судьбе. Как пора, по-моему, признать и то, что мысли и чувства человека, пускай даже и необнародованные, необходимы жизни в не меньшей мере, чем практические его усилия, и что, наконец, от одной личности, может быть, и не всегда реально ожидать одинаково значительных результатов в каждой из этих сфер.

Герой романа трезво и самокритично сознает, что он уверенно чувствует себя лишь в мире собственных грез и рефлексий. С какой дотошной виртуозностью анализирует Роберт свою жизнь с Алисой (ведь даже ревность у него «стилистически подкована»!). А сколь доказательна его насмешливость, вызываемая любым проявлением дилетантства, пошлости и невежества. Как проницательно «прочитывает» он (сошлюсь на главу «Наши гости») натуру каждого из своих знакомых. И все эти знания и эмоции он носит в себе, оставаясь для окружающих (и даже для Алисы) не более чем «обыкновенным художником-оформителем, маляром, мазилкой».