Александр Иванченко - Автопортрет с догом

Я их, этих несчастных, конечно, всех не помню. Алиса легко обходилась с ними и выставляла их после двух-трех визитов за дверь, но где-то у нас хранилось нечто вроде памятного альбома, в котором оставлялся автограф каждого нового гостя.

Гостю отводился в этом альбоме целый разворот. Знаменитость Алисой фотографировалась, интервьюировалась, описывалась ее недреманным шариковым карандашом. В левом верхнем углу наклеивалось цветное фото знаменитости, обводилось фломастером, украшалось по углам виньетками; остальное пространство предоставлялось гостю для его собственного творчества. Художник набрасывал несколько штрихов милой хозяйки или нашей (тоже милой) собаки (вообще сказать, все они как-то заискивали перед Дези, полагая, что это нравится Алисе, но Алиса терпеть ее не могла), профессор вписывал нечто ученое и туманное (один молодой ориенталист даже написал там, помнится, что-то на ведическом санскрите, но перевести с улыбкой отказался, и Алиса долго потом бегала по разным кафедрам, и когда ей наконец перевели, то там оказалась такая изощренная двусмысленность относительно достоинств хозяйки, от которой, по-моему, покраснел бы каждый, но только не моя Алиса: молодой ученый, кажется, понял, что она попросту коллекционирует знакомства), спортсмен после долгих пыхтений и медитаций оставлял в альбоме какую-нибудь закорючку, и баскетбольное кольцо с мячом (вариант: весло, боксерскую перчатку, хоккейный мяч с клюшкой и т. п.), и витиеватую подпись с разводами; музыкант, как личную эмблему, — неизменный скрипичный ключ.

Случались и иностранцы. В туристическом восторге они превозносили на французском, английском и итальянском все подряд: и русскую кухню, и русских женщин, и русских собак, даже если то были собаки, как в нашем, например, случае, германские. Если перелистать этот альбом, то он может служить обвинением человечеству: так мало в этих свидетельствах подлинной душевности, тепла, оригинальности. Все (абсолютно), словно сговорившись, хвалили русское гостеприимство, русских красавиц, а отдельные зарубежные индивидуумы — даже погоду. Чаще всего — зиму, лета у них и самих было достаточно. Отечественные восторги были немногим содержательнее. Часто они еще разбавлялись какой-то кабацкой пошлостью. Оригинальность понималась либо как пикантность, либо как ученая заумь. Блестками ковбойско-армейского юмора украшались автографы не одних только спортсменов.

Помню, в самый разгар своего увлечения знаменитостями Алиса притащила к нам как-то огромного, кудрявого, как барашек, сенегальца, мужа ее подруги, студента Университета дружбы народов. Этот синеволосый африканец приехал сюда на каникулы с женой погостить у тещи, покататься на лыжах, вдохнуть аромат наших лесов. И «послушать стихов», как он выражался, — в Москве он их еще, видно, не наслушался. Было решено залучить его к нам, а вместе с ним — и маститого местного поэта. Прибегли к двойной хитрости: поэту сказали, что у нас будут «иностранцы», иностранцу что у нас имеет быть поэт. Но поэт в последний момент сдрейфил (ему никогда еще не приходилось выступать на широкой международной арене) или попросту запил. Так или иначе, но мы оказались с Алисой в ужасном положении. Всю ночь накануне Алиса, с подушкой на голове, зубрила стихи Ахматовой, Цветаевой, а к утру — даже Ахмадулиной. Надеялась хоть так спасти положение. Стихи не заучивались. Я посмеялся и предложил прочесть ей что-нибудь из Благининой или Чуковского — «Мойдодыра», к примеру, Алиса помнила наизусть. Она страдальчески посмотрела на меня, заламывая руки. Она плакала! Тогда я, вечный насмешник и циник, предложил ей свои услуги. Алиса не поверила своим ушам. Да, я предложил себя. Могу, мол, сойти за поэта — помню с десяток стихотворений не самых известных авторов, да еще парочка-другая найдется своих. Взамен я просил лишь две недели свободы — куда-нибудь поехать в отпуск одному и поработать над этюдами. Она обещала три. Наспех проэкзаменовав меня, она прикинула к моей груди мой старый (о юность!) креповый бант и осталась очень довольна. Этот бант мне надлежало надеть перед прибытием иностранной делегации. Воротнички тоже будут крахмальные.

Поэт был на высоте. Прибыл задолго до иностранцев и бурно входил в образ: вел себя нахально, приставал к чужим женам, откушивал разные закуски и вина и раз даже залез пальцами в банку с маринованными помидорами — за что получил от хозяйки по рукам. В целом было признано, что я в образе.