Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, сердце бешено колотилось, и вдруг мне захотелось смеяться.

Но вот я уже призрак, идущий по аллее своего сада. Не узнаю ничего вокруг, вижу лишь звезды, луну и мог бы одним прыжком достать до них — таким я стал легким, невесомым. Свежий ветерок подталкивает меня к озеру, где, рассекая серебристые воды, плывут два белых лебедя. Внезапно я почувствовал, что таю, как роса под лучами солнца, и уношусь вверх, все выше, выше. «Лечу в рай», — думаю я, ничуть не удивляясь. Пронзительный окрик нарушает этот небесный покой.

Оборачиваюсь — смерть мчится за мною, отчаянно загребая руками воздух. В синем небе ее развевающаяся мантия чудесно отливает черным. Она кричит: «Вы не Ритц. Я ошиблась. Через год прилечу за вами».

Таинственным жестом очертила что-то в пустоте, и я мгновенно очутился в своей комнате.

Ровно через год я приготовился ее встречать. В полночь она явилась, подергала меня, пощупала. Я лежал неподвижно, выпучив глаза и затаив дыхание. Я заранее натер мелом лицо, подвел черной тушью глазницы.

«Смотри-ка, уже умер!» — воскликнула она и полетела в дом напротив.

Все мы вежливо посмеялись.

Затем настала очередь одного усопшего из Майнца.

— Мой отец был могильщиком в одном селении на Рейне. Я поливал цветы, зажигал лампадки, тайком хоронил ящериц и кротов. В углу, прикрытом ветками, я соорудил для них маленькое кладбище с настоящими крестами. Я думал, что, когда вырасту, тоже буду легко, словно пушинки, вынимать ведра с жирной землей, роя настоящие могилы. В двенадцать лет я влюбился в одну девочку, которая приходила на кладбище каждое воскресенье. Однажды она спросила: «Тебе не страшно здесь ночью?» Я показал ей, что держу черепа в руках так, словно это груши. На могилу ее родных я всегда клал самые красивые цветы, но отец ворчал, потому что дедушка и бабушка Карлотты ни разу даже гроша нам за это не дали. В день поминовения усопших кладбище побелело от стужи, и кипарисы под свинцово-синим небом казались увешанными белоснежной бахромой. На Карлотте было красивое платьице и пушистая муфта. Она увидела, что могила ее близких усыпана хризантемами и рядом лежит новый фонарь, позолоченный, с искусно вырезанными ангелами. «Нравится тебе фонарь?» — «Да». — «Его купил я».

Я стал раскладывать хризантемы, как вдруг стоявший рядом сынок госпожи Курт взвизгнул: «Вот он, вот он!»

Подбежала, вся запыхавшись, госпожа Курт, за которой семенил мой отец. «Этот фонарь — мой», — сказала госпожа Курт. Взяла позолоченный фонарь с ангелочками и удалилась, грозя мне всяческими карами. Отец, опустив голову, поплелся за ней, а я остался стоять, растерянный и красный как рак. Карлотта сказала: «Покажешь мне твое маленькое кладбище?» И мы молча, держась за руки, пошли.

Если не ошибаюсь, последнюю историю рассказал один француз.

— Я шел за каретой вместе с родственниками, низко опустив голову и повторяя про себя наиболее важные места из своей надгробной речи. Двоюродный брат тихонько сказал мне: «Не тушуйся и четко выговаривай слова». Все исподтишка поглядывали на меня, и синьорина Грациэлла тоже охотно поглядела бы, если б не была племянницей бедняги Фрагонара. Наконец мы добрались до кладбища. Грациэлла наконец-то взглянула на меня — восхищенно, влюбленными глазами. Ее немного бледное лицо, словно камея, сверкало на фоне черного с серебряной каймой бархата, которым был накрыт гроб, а ее нежная рука покоилась на крышке. А мои волосы лохматил ветер, и во взгляде была мрачность, даже суровость, как сказала потом моя старая учительница Саррал. Первым заплакал толстяк Трабе. Последнюю страницу я читал медленно-медленно. И когда священник стал произносить заупокойные молитвы, толпа разошлась под частым холодным дождем, от которого заблестели мраморные надгробья на могилах и в одну минуту потемнело небо.

Мой провожатый и я неохотно ушли оттуда, но время поджимало, и нам еще многое предстояло увидеть…

Изредка прилетал ангел, повисал над лугом, вынимал из-под белоснежной туники пергаментный свиток, разворачивал его и начинал громко читать имена тех, кого вызывают в рай. Все с трепетом ждали, и на землю падали лепестки ромашек. Ангел вызвал:

— Антония Траннер.

— Здесь.

— Марсель Рибемон.

— Здесь.

— Но ведь вы не Марсель Рибемон…

— Нет, это я.

Ангел спросил у стоявших рядом и выяснил, что это точно не Марсель Рибемон.

— Вы пробудете тут лишних пять веков! — в гневе крикнул ангел обманщику.