Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Теперь подарки куда разнообразнее, чем когда я был маленький, однако в мои времена были круглые палочки из нуги, назывались они «бальдезио» и стоили пять чентезимо штука, такие вкусные и твердые, каких нынче уже не делают. На пасху детям дарят крашеные яйца, настоящие, а не шоколадные, с желтой, красной или голубой скорлупой, и дети, которых в другие дни не заставишь съесть крутое яйцо, на праздник уничтожают по шесть-семь штук зараз, чтобы попробовать пасхальные яички всех цветов. Но этот обычай уходит в прошлое, как и другие, например «чукуна»: это когда двое состоят в незаконной связи или женятся уже слишком пожилыми, весь городок в одну прекрасную ночь собирается у них под окнами; дождавшись, когда они улягутся спать, все вдруг выскакивают из укрытий с кастрюлями, сковородками, крышками, коровьими колокольчиками и поднимают адский шум. Однажды окно распахнулось, и мужчина в нижнем белье выстрелил в толпу из ружья.

В декабре переливают вино, расчищают дороги, а некоторые еще не закончили приводить в порядок свои виноградники. Кто не сделал этого раньше, закалывают свинью: такой свиной колбасы, какую делают в моем селении, нигде не сыщешь, но ее не продают, хватает лишь для местного потребления; в прежние времена, когда вы приходили в дом к крестьянину, он угощал вас хлебом и колбасой. Хлеб у нас — нередко причина разлада между детьми и их матерями: матери вечно находят хлеб в шкафу без корочек, без горбушек, которые сильнее прожарены и хрустят на зубах. Теперь мало кто печет хлеб дома, все ездят в пекарню и везут хлеб в корзинке, привязанной к багажнику велосипеда; так он едет у всех на виду, и прохожие оборачиваются поглядеть на него. В декабре идет снег, и народ толпится под тянущимися вдоль улиц портиками; когда прохожий укрывается от непогоды под портиком, он стучит ногами и отряхивает с себя снег, словно утка, только вылезшая из воды. Потом лудзарец возвращается домой, и жена вытаскивает у него из постели «священника», то есть деревянный футляр, внутрь которого вставляется жаровня, простыни так нагреты, что обжигают тело, и он растягивается на постели, неизменно вскрикивая от удовольствия: «Ах!»

Житель Марса в отпуске. Планет неисчислимое множество, каждую субботу он отправляется то на одну, то на другую планету на машине, сверхскоростной, почти как мысль. Он совсем такой же, как мы, только чуть поумнее. Случайно он попадает на Землю, там страшное волнение в связи с прибытием этой невероятной машины. У нас в Италии в разгаре предвыборная борьба: одна из партий хочет использовать в своих целях подложного марсианина, а настоящему чудом удается спастись и бежать в космос.

От вина ламбруско никто еще не умирал, наоборот, начинаешь считать себя более или менее бессмертным. Говорят, что, если даже ты свалишься в канаву, кто-нибудь тебе непременно протянет руку… Мой отец умер скорее от долгов, чем от цирроза печени. За три дня до того, как он отправился на тот свет, к его постели пришли кредиторы. Он натянул одеяло на голову, и кредиторы, увидев, как трясется его раздувшийся живот, поняли, что он плачет, и ушли. Я не сказал еще, что за несколько часов до смерти он встал с кровати, мы заметили это, только когда он уже подошел к комоду и достал из ящика тонкую золотую цепочку, цена которой была от силы триста лир. Ноги у него были худые как палки, он передвигал их словно марионетка. Помогая себе жестами, он сказал моему брату, чтобы тот пошел на ту сторону По, в Дозоло, к нашему родственнику и спросил у него, может ли он продать эту цепочку в уплату части наших долгов. А долгов у нас было на сто двадцать тысяч лир. До фашизма отец защищал богачей, принадлежал к «умеренным». Когда-то он в одиночку остановил целую толпу разъяренных женщин — жен бедняков, оберегая местных богачей, собравшихся в задней комнате принадлежащего нам кафе. Женщины кричали: «Да здравствует Прамполини!» [12] Прамполини, Камило (1859–1930) — один из первых социалистических деятелей в Италии, впоследствии, реформист. , а отец, скрестив руки на груди, преградил им путь, и они отступили. Он был на стороне богачей, которые, вместо того чтобы заплатить, говорили ему: «Запиши на мой счет», и он все записывал в толстую книгу, и они платили спустя много месяцев, а то и лет, потому что никто не осмеливался поторопить их — ведь они были богаты. В моем селении богачи косо смотрели на бедняков, которые посещали остерии. Тогда дело обстояло так: богачи, проходя мимо, незаметно заглядывали в остерию — те, кого они там замечали пьющими или смеющимися, на следующий день уже не решались просить работу, прибавку или остаток причитающегося жалованья.