Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Одним словом, я боюсь, но не могу сказать, что испытываю страх перед кем-либо конкретно, например перед заместителем министра Эрмини [14] Христианский демократ, ведавший в правительстве Фапфани вопросами кино, театра и цензуры. . У него одиннадцать человек детей, казалось бы, чего мне бояться человека, который каждый день как бы прочитывает по книге. Я разглядел его, когда был у него на приеме от имени Римского киноклуба с несколькими своими друзьями; он говорил, что, разумеется, надо защищать установления и, разумеется, мораль… Кстати, вот еще что: давайте все вместе устроим шествие, и на земле никогда больше не будет войн. Однако война все же может произойти, а после мы с Эрмини будем читать друг дружке целые страницы своих воспоминаний. Я тогда был министром, скажет Эрмини, и все время твердил: «Мораль!» — а ведь вы не возражали, не кричали, что это неправда, что по-прежнему существуют всякого рода дискриминации, ибо тот, в чьих руках власть, не терпит, чтобы ему хоть чуточку мешали…

Сирио Джаннини — автор книги «Скошенные луга», выпущенной этой весной издательством Мондадори в серии «Медуза», — пишет мне из своей Кверчеты между прочим следующее: «Жители Серравеццо просят меня передать Вам, что в Версилии каменоломни лучше, чем в районе Массы, и называют, к примеру, каменоломню „Такка бьянка“, где берут мрамор, идущий на статуи. Это единственная широкая и глубокая трещина на середине отвесного склона горы, носящей название „Высочайшая“. Она раскинула свои отроги, словно Христос — руки. Рабочие-мраморщики, чтобы добраться до каменоломни, соорудили мосточки из досок на высоких столбах, укрепленных на скалистых выступах склона. Глыбы мрамора они спускают вниз на четырех крепких стальных тросах. То и дело происходит какая-нибудь авария. Иногда рабочий „повисает“ на глыбе, то есть его придавливают две глыбы мрамора или глыба и склон горы, причем часть торса и голова остаются снаружи. Обычно он, хотя и с трудом еще может говорить. Тогда товарищи бегут за его родными, и он в последний раз говорит с ними; потом просит приподнять глыбу и, когда она перестает давить на него, умирает. Один такой случай произошел в прошлом году, другой я сам видел в детстве».

Монтекаво. Мы смотрим телевизионную передачу: я, Пачифико — он хозяин гостиницы, — трое солдат, установивших здесь радиотелефонную передаточную станцию (так что Сардинию теперь связывают с континентом 24 телефонные линии, а не одна), кухарка, горничная, двое официантов. Я только что вернулся с прогулки к Неми. Я шел кратчайшей дорогой — по тропинке, которую мостили еще древние римляне, — ее камни похожи на панцирь черепахи. Я дважды сбивался с пути, тишину нарушали только шуршание спасавшихся бегством ящериц и мое тяжелое дыхание. Не скажу, что испугался, но все-таки куда же я приду? Вдруг в кустах я увидел белое пятно, это была лошадь, и я воспрял духом, через пять минут я столкнулся с коровой. Она смотрела на меня, и я остановился. Так мы постояли, потом я сошел с тропинки, а корова принялась вновь объедать колючий кустарник.

В Неми я сел в автобус до Дженцано — билет стоит 25 лир, и потом еще 65 лир от Дженцано до Рокка-ди-Папа. Подумать только, как замечательно я провел полдня, и все это менее чем за 200 лир, даже если включить сюда апельсиновую воду, выпитую мной на маленькой площади в Неми, где я глядел, как какой-то мальчик, легко подталкивая, катил вниз по склону новую бочку. В Дженцано сели женщины с большими охапками гвоздик — белых, лиловых, розовых — и подняли крик, оберегая свои цветы: «Положи их наверх!», «Положи их вниз!» Почти все женщины были беременны. На следующий день оптовик на своем грузовичке отвезет эти гвоздики в Рим.

Около Марино вдруг появились зонтики, потому что начался дождь, но он сразу же прошел, и в Кастельгандольфо казалось, что люди даже не знают, что такое зонтики. Но дождь вскоре полил опять, и в Балле Виолата все прохожие были со здоровенными зонтами; окна трамвая покрылись каплями, некоторые сразу же расплывались в бесцветные пятна, другие сверкали, катясь по стеклу, как падающие звезды. Многие рабочие сидели у порогов своих жилищ, словно не замечая никакого дождя.

Приехав в Монтекаво, я вытянул ноги и сказал: «Хочу смотреть программу с начала до конца». Вскоре на экране появился Джан Луиджи Ронди, который представил публике оператора Нашимбене; тот объяснил, в чем разница между узкопленочным фильмом и малоформатным экраном. Ронди со своим спокойным, ровным голосом производит впечатление вполне объективного человека, подумать только, что он мог заявить перед всем честным народом: «Если мой сын не станет священником, я его выгоню!» Он сказал это в 1950 году, мы тогда были с ним в Венеции, и у него только что родился — или еще должен был родиться — ребенок. Ронди для меня загадка — он переходит от самых что ни на есть пристрастных суждений к суждениям, глубоко проникнутым добротой и умом, так же резко, как скачет температура у малярийного больного.