Олег Борушко - Продаются щенки

— Ты знаешь, скатына, скольки стоит та книга? — говорил он, мелко потрясывая томиком и с ненавистью глядя на Георгия водянистыми глазами. — Она стоит бильше, чем ты весь! Шоб еще раз…

Георгий, не дослушав, уходил в свою комнату. Он уже знал, из этой самой книжки, что главное — достоинство. В первый раз страшно было оставить отчиму спину, но заставил себя, и у того на полслове отнялся язык.

В пику отчиму Георгий предпочитал русскую классику. Брал из районной библиотеки, там на крошки не обращали внимания. Читал бы и украинскую, да раннее презрение к акценту, впитанное с молоком матери, незаметно перешло и на литературу — как на дело второго сорта. Школа выбивалась из сил, выявляя «демократические тенденции в поэзии Леси Украинки» и «созидательный пафос творчества Павло Тычины», с которым все было и так ясно, но учителя настаивали.

От украинского языка Георгия наконец в восьмом классе и освободили.

— Вин нэ можэ, тому що в нэго английский, — громко убеждала мама начальника роно, которому уже звонили, и. тыкала пальцем в Георгия. Георгий морщился от произношения, ходить с мамой в официальное место была мука мученическая. Казалось, все ухмыляются в рукав-над деревенским акцентом, а заодно над Георгием, особенно крупные лица, которых само положение обязывало изъясняться по-русски. Что называется, «ноблесс оближ». И Георгий старался вставиться в мамину речь, чтобы показать, что тоже не лыком шиты, а заодно поотстраниться от буйной мамы. Сам Георгий гордился хорошим русским слогом, лишь много позже, в Москве, уразумев, что он у него не такой уж хороший.

— Вы что, с Украины? — спрашивали москвичи с какой-то обидной интонацией при знакомстве.

И Георгий употребил первый курс на беспощадную борьбу с родимыми пятнами украинизмов, по капле выдавливая из себя хохла. И чутко перенимал московское «что ты гва-аришь?», чересчур даже усердствуя на «а», где и не надо.

Отношения с Татьяной быстрыми темпами входили в области, на границе которых порядочные мужчины делают предложение. Впрочем, порядочность нынче все дальше смещается за границу.

— Гоша, они все уехали! — сказала Татьяна в кофейне на Крымской набережной.

— Да ну? — Георгий смачно жевал бутерброд с холодной телятиной.

— Ты рад? — Глаза сияли необычно.

— Это здорово, — сказал Георгий, проглатывая кусок. — А кто уехал, Тань?

— Да родители же, псих, а-ха-понимаешь? На три дня! К бабушке на дачу, ну, где мы были!

— М-м! — сказал Георгий. — Хорошая дача!

— Да ты не понял! — Татьяна нежно смотрела, как он ест.

— Правда? — Георгий перестал жевать. — А что, решили бороться?

— Ну да! Понимаешь? Подожди, что ты спросил?

— Говорю, будем бороться? — Георгий принялся за следующий бутерброд.

— Фу-ты! — Татьяна покраснела. — А-ха… Я хочу, чтобы мы сегодня поехали ко мне и ты у меня остался! — сказала она сердито.

Георгий поперхнулся.

Когда Таня выскользнула из душа, прям о улыбнулась ему и прошла в спальню, Георгий размышлял насчет того, заложит родителям консьержка или не заложит.

Но когда перебрался из кухни в душ, мысли в голове прекратились. Там застряла только из гостиной «Моль в пламени» Дали, авторская копия из золота. Ее дружески подарил папе по совету жены Безумный Сальвадор, когда папа работал послом в Испании, объяснила Таня.

Намыливая живот, Георгий усмехнулся символике композиции.

В постели Георгий торопливо отдался игре ощущений, едва соблюдая переходы от бережных к более волнующим ласкам.

— Гоша… Гоша, мне больно! — Татьяна вдруг твердо уперлась руками в плечи. — Я прошу, Гоша… ну пожалуйста! — Она напряглась и инстинктивно отпрянула в сторону. — Гоша, почему?.. Почему ты так грубо?

— А? — Георгий едва разжал сцепленные зубы, задыхаясь, приподнялся и, нависнув, поглядел на нее первый раз.

Татьяна, закусив губы, смотрела со страхом, в глазах стояли слезы.

Георгий, неприятно поджав губы, вздохнул и сбился рядом на простыню.

— А как же ты думала? — спросил он трезво.

— Я… Я не знаю, Гоша… Откуда же я знаю? Ну, не обижайся, — в глазах все стояли слезы. — Я сама не понимаю? Ну что ты? Ну? — Она протянула руку. — Я ведь правда… Мне так хотелось с тобой. Я же не виновата? Ну, это же не самое главное, а?

Георгий хмуро молчал, она судорожно гладила его по плечам. «Заложит. Заложит как пить дать», — думал оп.

Наутро, созерцая виноватые хлопоты по кухне а получив поджаренный хлебец из тостера «Панасоник», решил простить: