Джей Макинерни - Яркие огни, большой город

— Он это что, из политических соображений? — спрашивает Майкл.

— Нет, просто злится.

Вы заходите в «Львиную голову», минуете стену, увешанную портретами всех когда-либо напивавшихся здесь писателей, и направляетесь в дальнее помещение, где царит полумрак. Вы садитесь, и тут же на стол вскакивает Джеймс — пушистый черный котяра.

— Честно говоря, она никогда мне особенно не нравилась,—начинает Майкл.— Какая-то она фальшивая. Если я когда-нибудь ее встречу — кишки повыдергиваю.

Ты представляешь Майкла официантке Карен, и она спрашивает, как тебе пишется. Заказываешь две двойных водки. Она приносит меню и исчезает.

— Поначалу,— говоришь ты,— я даже не поверил, что она меня бросила. А теперь я не верю, что мы вообще были женаты. Я только сейчас начинаю вспоминать, как холодно она себя вела, когда мама заболела. Ее, похоже, раздражало, что мама умирает.

— Как думаешь, женился бы ты на ней, если бы мама не болела?

Про себя ты решил не вспоминать подробности, связанные со смертью матери, стараясь забыть, что она и подтолкнула тебя к этому решению — жениться. Ты жил с Амандой в Нью-Йорке, и брак совсем не входил в твои расчеты. Зато в ее — входил. Ты сомневался, сможешь ли пробыть с ней в горе и радости до гробовой доски. Потом матери поставили диагноз, и все стало выглядеть по-другому. Твое первое чувство уже прошло, а Аманда ждала предложения. Мама никогда не говорила, что ей было бы приятно видеть тебя женатым, но тебе так хотелось доставить ей удовольствие, что ради этого ты, казалось, мог бы кинуться в огонь, дать отрубить себе руки... Ты хотел, чтобы она была счастлива, а она хотела, чтобы ты был счастлив. И в конце концов ты перепутал то, что хотела она, с тем, что хотела Аманда.

Раньше тебе казалось, что смерть матери ты не перенесешь. Ты готов был броситься за ней в погребальный костер, но она ведь сама просила тебя не горевать. И ты просто не знал, как себя вести, казалось, ты разрываешься на части. Так долго ты готовил себя к ее смерти, что, когда она наступила, на тебя нашло какое-то странное отупение. После похорон тебе казалось, что ты блуждаешь в потемках своей души, но там пусто. Твоя душа была как брошенный дом, в котором нет ничего, кроме безлюдных комнат и белых стен. Ты все ждал, когда же навалится горе. И начинаешь подозревать, что это случилось девятью месяцами позже — под видом тоски по Аманде.

Майкл заказывает пирог по-крестьянски. Ты даже не заглянул в меню. Вы вспоминаете прошлое, потом разговор заходит о нынешних делах. Спрашиваешь, как там ваши братья-близняшки: Питер, который сейчас в Амхерсте, и Шон (он теперь в Боудойне). После того как вы обсудили твои злоключения в журнале, включая и недавний гамбит с хорьком, спрашиваешь Майкла о его работе (он реставрирует старые дома), и он говорит, что все идет хорошо. Он трудится над брошенным каретным сараем в Нью-Хоуп.

— Собираюсь нанять несколько рабочих. Может, тебя это заинтересует. По крайней мере сменишь обстановку. Скажем, недели на три-четыре.

Говоришь, что подумаешь об этом. Ты удивлен, что он вообще что-то предлагает. Майкл давно решил, что ты ни на что не годен. В двенадцать лет он был взрослее тебя. Он выработал свою систему отношений с миром, и в этой системе твои амбиции и возможности ничего не стоили.

Вы пьете и разговариваете. Под воздействием алкоголя ты становишься каким-то удивительно терпимым. Ты, Майкл, Питер, Шон и папа — вы противостоите всему миру. Семью вашу раскидало по свету, но ничего, прорвемся. А эту сучку Аманду надо забыть. И про врачей, которые не смогли спасти маму и даже не хотели объяснить, что с ней, тоже надо забыть. И про Клару Тиллингаст. И про священника, который у смертного одра матери заявил: «Смерть от рака — прекрасная смерть».

Вы уже изрядно выпили. Майкл говорит:

— Надо пойти подышать свежим воздухом.

По дороге домой заходите к приятелю, у которого оказывается полпорции наркоты (поразительно дешево — всего шестьдесят долларов). Ты чувствуешь, что с этим покончено. И хочешь отпраздновать сей знаменательный рубеж. Ты немного пьян, и поэтому тебе хочется еще погулять и потрепаться.

— Ты должен был рассказать нам,— говорит Майкл, растянувшись на диване в твоей квартире.— Иначе зачем же нужна семья? — Он стучит ладонью по кофейному столику, подчеркивая свою мысль.

— Не знаю. Ну так как, нюхнем?

Майкл пожимает плечами:

— Почему бы и нет? — Он наблюдает, как ты встаешь и снимаешь со стены зеркало.— Что ужасно,— говорит он,— так это то, что поначалу она вспоминалась мне такой, какой была перед самой смертью, вся высохшая, увядшая. Теперь я вижу ее совсем другой. Не знаю, когда это было, но как-то я пришел из школы — ты тогда уже учился в колледже, а мама на дворе подметала листья. Пожалуй, стоял октябрь, на ней была твоя старая лыжная куртка, мама в ней просто потонула.— Он останавливается. Глаза его закрыты, и ты думаешь: а он, часом, не помер? Вытряхиваешь немного коки на зеркало. Майкл открывает глаза.— Помню, воздух тогда был особенно ароматным, по-осеннему. И маму помню — вот она, в твоей куртке, и в волосах у нее запутались осенние листья... А позади — озеро... Такой я ее теперь и вижу. Сгребающей листья в твоей старой лыжной куртке.