Олег Лукошин: СУДЬБА БАРАБАНЩИКА. ХАРДРОКОВАЯ ПОВЕСТЬ

«Как плохо! – прыгали и кувыркались в моём воспалённом мозгу лихорадочные мысли. – Как же всё плохо и отвратительно! Пусть уйдут эти страшные люди. Мне их не надо, я их не звал, пусть валят на три пламенные советские буквы… Уходите далеко прочь! Я один! Я сам по себе! Я ничего этого не хочу!»

«Как уйдут, куда? – строго спросил меня кто-то изнутри, голос походил на отцовский. На Прометеевский – А разве возможно такое, чтобы посланники ада уходили добровольно, едва ты пожелаешь это? Ты должен бороться! Бороться и победить!»

– Ну и убивайте! – бросил я этим гадам.

Конечно же, я рассчитывал, что они не воспримут мои слова буквально. Что этот шантаж заставит их одуматься и – ладно я, человек пропащий – хотя бы отпустят Славку на свободу. Но после моих слов произошло нечто совершенно ужасное. Дядя мрачно глянул на старика Якова, молча кивнул ему, а Яков, это подлое и безжалостное существо, сделав три быстрых шага в сторону Славки, взмахнул вдруг руками, и, не успел я даже вскрикнуть, как он легко, без всякого усилия, схватив Славку за голову и стремительным движением ручищ сломал ему шею.

Славка обмяк, издал короткий вопль, быстро угасший до хриплого сипа, а потом неторопливо, словно вот устал человек и прислониться хочет к чему-то твёрдому, откинулся с нелепо повёрнутой в сторону головой к стене и замер.

Так я потерял единственного друга.

И понял, что дела мои гораздо хуже, чем можно было вообразить даже пять минут назад.

Горечь, охватившую меня в тот момент, не описать словами. Но я волевым и могучим вздохом тут же заглушил её, спрятав где-то в тёмных лабиринтах души. Мне стало ясно, как нужно действовать.

«Выпрямляйся, барабанщик! – повторил мне тот же голос – Выпрямляйся, пока не поздно».

– Хорошо! Я сейчас, я сию минуточку, – виновато прошептал я.

Сел на пол и принялся поправлять сбившуюся куртку и красный пионерский галстук на груди. Если уж и было мне суждено принять сегодня смерть, то я хотел сделать это как настоящий пионер.

– А что если я откажусь барабанить? – спросил я. – Вы тоже меня убьёте? Но тогда ваш повелитель останется в свой угрюмой берлоге. Тогда вы проиграете.

– Друг мой, ты не сможешь отказаться, – ласково сказал мне дядя. – Во-первых, ты слишком юн, чтобы суметь без страха принять смерть. А во-вторых, ты слишком тщеславен и, несмотря на всё твоё сегодняшнее, поверь мне, совершенно глупейшее сопротивление, всё же жаждешь славы. Откроешь барабанной дробью дорогу Единственному – и величайшая слава в веках тебе обеспечена. Кроме того, любезный, не рассуждай так пошло о нашем спасителе. Ты ещё глупый ребёнок и понятия не имеешь, что да как обстоит в этом мире.

Словно продолжая поправлять куртку, я дотронулся до браунинга. И только я к нему прикоснулся, как стало тихо-тихо. Воздух замер. И раздался звук, ясный, ровный, как будто бы кто-то задел большую певучую струну и она, обрадованная, давно никем не тронутая, задрожала, зазвенела, поражая весь мир удивительной чистотой своего тона.

Звук всё нарастал и креп, а вместе с ним вырастал и креп я.

«Выпрямляйся, барабанщик! – уже тепло и ласково подсказал мне всё тот же голос. – Встань и не гнись! Пришла пора!»

И я сжал браунинг. Встал и выпрямился.

– А ты сможешь? – бросил я с яростью в морду этому омерзительному существу, называвшемуся моим дядей. – Сможешь принять смерть без страха?

Он удивлённо выпучил свои противные, казавшиеся мне когда-то добрыми глазки и даже вроде бы хотел что-то ответить, но я ему не позволил. Вытянул вперёд оружие, моментально прицелился и нажал на спусковой крючок.

Пуля вошла ему в горло. Недоумевающий дядя с перекошенным лицом силился разглядеть, что у него там внизу и выглядел при этом весьма комично.

Я развернулся на старика Якова – он уже пришёл в движение и замахивался для удара – пуля ворвалась ему в грудь и, словно хороший боксёрский удар, сбила его с ног.

Затем, так же в движении, едва определив лихорадочным поворотом головы местонахождение карлика, я выпустил пулю в него. Бедняга пытался вскочить с кресла, но верный кусочек свинца не позволил ему напакостить. Он вонзился ему в живот.

В старуху, взмахнувшую своей палкой и успевшую издать яростный крик на тарабарском языке, я выстрелил наугад. Лакированная трость, этот волшебный жезл, отлетела в сторону, а с ней два костлявых пальца. Видимо от боли старуха уронила серебряный крест сама. Звякнув, он кувыркнулся несколько раз своими выступами об пол и замер.