Разипурам Нарайан - В ожидании Махатмы

— А я говорю, что твои политические — не настоящие заключенные, понял? Я в десяти тюрьмах сидел и много их повидал. Они думают, что они не в тюрьме, а в гостях, приехали к тестю погостить на праздник Дипавали. Я знаю, что говорю. И не потерплю, чтобы ты меня поправлял, слышишь?

— Я с тобою не согласен, — сказал Шрирам. — Они великие патриоты и на большие муки пошли.

— Будешь мне противоречить, я тебе все зубы повышибаю. Ясно?

— Что хочу, то и буду говорить, — отвечал Шрирам с вызовом. — Меня даже британское правительство не могло заставить делать то, что я не хотел.

— Вот что получается, когда людей учат читать и писать, — сказал взломщик с сарказмом. — Ты подчиняться не умеешь, вот что я тебе скажу. Людей нельзя посылать в школы, они потом слишком много болтают.

— Был бы я сейчас на воле, я бы тебя заставил пасть перед Махатмаджи и покаяться в своих преступлениях, — вскричал в сердцах Шрирам.

Взломщик молитвенно сложил руки и произнес:

— Не поминай его имени здесь — это великий святой.

— Он тоже в тюрьме, ты ведь это знаешь, — сказал Шрирам.

— Может, он и в тюрьме, да только тебе-то что? Думаешь, ты тоже Махатмаджи, раз ты здесь?

— Иди, приляг, приятель, — велел ему Шрирам. — Ты сам не знаешь, что говоришь.

— Ты себя его учеником называешь, а что ты с этого имеешь? Зачем ты к нам затесался?

Шрирам с отвращением повторил:

— Иди, приляг, не хочу я с тобой разговаривать.

Взломщик замахнулся кулаком. Но Шрирам, почувствовав в темноте направление удара, увернулся от него, и взломщик ни с чем вернулся в свой угол. Шрирам вздохнул с облегчением только тогда, когда услышал, что тот растянулся на полу и громко, протяжно зевнул, а потом снова затянул гимн, пока стражник не крикнул из-за решетки:

— Тише! Молчать! Кончай разговоры!

Днем его спасали от тоски всевозможные обязанности и наблюдение над отбросами рода человеческого, оказавшимися вместе с ним в тюрьме. Но когда ночью раздавался храп, и последний из заключенных, деливших с ним камеру, засыпал, его охватывало чувство одиночества и начинали терзать мрачные мысли. Ему мучительно хотелось увидеть Бхарати и поговорить с ней. Где она сейчас? Умерла? Вышла за кого-нибудь замуж? А может, ее повесили в тюрьме? Невозможно узнать. Его поражала придуманная человечеством изоляция: люди населяли одну планету, но были полностью отрезаны друг от друга. Государства и их полицейские приспешники, казалось, могли изобрести для человека любую пытку. Наверное, Бхарати вышла за Горпала и уехала на север Индии. Они не виделись месяцы, годы. Он потерял счет времени. Он знал только утро, полдень и ночь, разбиваемые иа отрезки едой, работой и редкими минутами волнения, как тогда, когда он схватился в камере с тем бандитом. Порой он думал, что, если явится к Бхарати, она спросит: «Ты кто такой?» Его терзала мысль о том, что с каждым днем он так опускается, что будет недостоин ее увидеть. Он уже не знал, кто он сейчас. Забыл о своей патриотической миссии. Теперь он не мог бы сказать, что он такого сделал, чтобы его называли «политическим». Если б не Джагадиш, он никогда не сделал бы того, о чем сейчас было бы стыдно рассказать приличному человеку. Если б не Джагадиш, он наверное жил бы себе и жил в разрушенном храме, пока полиция не забыла о нем. Может, тогда он и был бы достоин общаться с Бхарати.

При мысли о ней ему стало не по себе. Хорошо бы, она не была такой упрямой фанатичкой! Все, что она думала, говорила и проповедовала, было так жестко определено и так трудно для исполнения. Теперь-то его можно сбросить со счетов: он всего лишь приятель убийц и фальшивомонетчиков, их мир был его миром. Почему о нем нужно думать по-другому? Чем дольше он здесь оставался, тем больше отдалялся от Бхарати.

Надо было срочно отсюда выбираться. Но как? Он перебрал в уме все варианты, о которых читал когда-то в книжках: как в тюрьмы тайком проносили напильники и ножовки и люди пилили решетки и выбирались на волю. Чем дольше он размышлял об этом, тем тяжелее становилось у него на сердце. Его угнетала безнадежность всех этих затей. Он сделался молчалив и мрачен. Ночами его мучили кошмары: вот его ловят при побеге, ведут в тюрьму и расстреливают, причем командует расстрелом Бхарати. Он просыпался в холодном поту и с облегчением обнаруживал, что все еще находится за надежными и привычными тюремными стенами. Почему даже во сне Бхарати не оставляла его в покое? Почему она не могла быть доброй и милой, как полагалось нормальной возлюбленной?