Разипурам Нарайан - В ожидании Махатмы

— Как все это вам удается? Можно узнать?

— Что именно? — спросил Матиесон.

— Вся эта роскошь и красота в такой глуши?

Матиесон тихо рассмеялся и, поведя рукой, ответил:

— Я бы не назвал это роскошью, мой друг.

— И все это в то время, когда у миллионов людей нет ни пищи, ни крова! — вскричал Шрирам.

Он не мог вспомнить цифры, которые приводила Бхарати, и потому выразил свою мысль в общем виде.

— В наших молитвах мы просим, чтобы в ближайшем будущем у всех этих людей было не только вдоволь еды, но и прекрасное жилье, — надеюсь, получше этого временного пристанища.

Шрирам не принял слова о роскоши всерьез, отнеся их на счет расового высокомерия. «Он потому так говорит, — думал он, — что дело его процветает и он чувствует себя хозяином страны». Ему хотелось крикнуть: «Уходите, уходите, мы сами о себе позаботимся, нам не нужна плетеная мебель с яркими чехлами, нам даже пища не нужна, нам нужна лишь…»

Он не знал, как закончить эту мысль, и только сказал:

— Больше всего мы хотим выполнять указания Махатмы.

— И что же он вам советует?

— Мы будем прясть на ручной прялке, носить домотканую одежду, избегать роскоши — и мы добьемся того, чтобы Индией правили индийцы.

— Но вы отказались от возможности сделать такую попытку. Вам не кажется, что вы зря отвергли предложение Крипса?

Шрирам ответил не сразу. Все это были подробности, которые его не интересовали. Сложные теоретические построения просто не умещались в его голове, и потому он только ответил:

— Махатмаджи так не думает.

На том и покончили. В голове у Шрирама крутились разные слова — статус доминиона, резервация мусульман и прочее; хотя он выудил их из газет, они казались ему бессмысленными. Важно было одно: Махатмаджи считал, что все эти предложения не имели никакого отношения к независимости Индии.

— Все это чепуха, — сказал он, вспомнив газетную статью. — Нам это ни к чему. Не нужны нам эти предложения. Мы не хотим благотворительности.

Это последнее соображение так его воодушевило, что, когда появился лакей с подносом в руках, на котором стояли два стакана апельсинового сока, ему захотелось выбить поднос у лакея из рук и крикнуть: «Не нужен мне ваш сок!»

Но сок в высоком прозрачном стакане, желтый и ароматный, выглядел очень заманчиво, а от подъема в гору и напряжения у него пересохло в горле. Он заколебался. Матиесон подал ему стакан и, подняв свой, произнес:

— За ваше здоровье и удачу.

Шрирам пробормотал:

— Благодарю.

И осушил стакан. Сок потек в горло, и это было до того приятно, что он ни за что не отказался бы от него. Он закрыл глаза от наслаждения. На миг он забыл о политике, лозунгах на стенах, о Бхарати, борьбе и даже о Махатме. Блаженство длилось секунду. Он поставил стакан и вздохнул. Матиесон сделал маленький, почти незаметный глоток и предложил:

— Может, выпьете еще?

— Нет, — отказался Шрирам, спускаясь с веранды.

Матиесон проводил его до середины подъездной аллеи.

Шрирам сказал:

— Не стирайте слова, которые я написал на ваших воротах.

— Нет, нет, они останутся мне на память, я буду гордиться ими.

— Но разве вы не собираетесь уехать… то есть уйти из Индии? — спросил Шрирам.

— Не думаю. Разве вы хотите покинуть эту страну?

— Зачем мне ее покидать? Я здесь родился, — ответил Шрирам с негодованием.

— К сожалению, я здесь не родился, но я прожил здесь дольше, чем вы. Сколько вам лет?

— Двадцать семь или тридцать. Какое это имеет значение?

— Когда я приехал сюда, мне было столько же, а сейчас мне шестьдесят два. Видите ли, не исключено, что я привязан к этой стране не меньше, чем вы.

— Но я индиец, — настаивал Шрирам.

— И я тоже, — ответил Матиесон, — и я, возможно, нужен этой стране — хотя бы потому, что обеспечиваю работой пять тысяч крестьян, работающих на полях, и двести фабричных и конторских служащих.

— Вы это делаете для собственной выгоды. Вы полагаете, что мы можем быть только вашими слугами и ничем больше, — сказал Шрирам, не придумав ничего лучшего. — А вы не боитесь? — прибавил он. — Ведь вы здесь совсем один. Если индийцы захотят вас выставить, это может оказаться небезопасно.

Матиесон задумался на минуту, а потом сказал:

— Пожалуй, я рискну, и все тут, однако в одном я совершенно уверен! Я ничего не боюсь.

— Это потому, что Махатмаджи — ваш лучший друг. Он хочет, чтобы в этой борьбе не применялось никакого насилия.

— Да, это, конечно, тоже немаловажно, — согласился тот. — Что ж, приятно было познакомиться, — сказал он, протягивая руку. — Прощайте.