Джойс Оутс - Исповедь моего сердца

Контроль, контроль и еще раз контроль. Без контроля мы что дикие звери на воле.

Всю эту дождливую весну и изнурительно жаркое, влажное, с тучами комаров лето Абрахам Лихт ощущает близкое присутствие Катрины. Женщины, которую его земляки между собой называют его матерью, каковой она не является, но донимает его из могилы так, будто она на самом деле мать.

«Оставь меня в покое, женщина! Умоляю, оставь меня в покое».

Ему было неловко и тяжело привезти юную красавицу жену и годовалую дочь в такое место. Из аристократического особняка на Пятой авеню — в занюханную дыру на самом краю болота; то ли в церковь, то ли в жилой дом, где из зловонных водосточных труб проросли чертополох и лишайники, а внутри потолки, будто слезами, сочатся дождевыми каплями, и полы покосились так, словно снизу их местами выталкивают наверх либо дикие растения, либо приходящие время от времени в движение камни. «Клянусь, это временно, дорогая», — пообещал Абрахам Розамунде, но та, к его удивлению, лишь весело рассмеялась: «Да брось ты, Абрахам, разве не временна вся наша жизнь? Давай радоваться, пока можно». Как и в клинике «Паррис» Розамунда становится твердой и несгибаемой, когда ей особенно плохо.

Абрахам прерывает расчеты и прислушивается к каким-то визгливым звукам за окном; хлопанью чьих-то крыльев; замечает промелькнувшие красные блестящие глаза, острый клюв, чешуйчатые лапки, когти… Наверное, он заснул; Абрахам заставляет себя открыть глаза пошире, разминает затекшие ноги и, к сожалению, будит спящую рядом женщину; потому что, оказывается, он уже не за рабочим столом (или все еще за столом?), но в старой просторной никелированной кровати; одна из его жен (но которая?) вздрагивает. «Абрахам? Что с тобой? Дурной сон приснился?» В колыбели ворочается ребенок, скидывает с себя оделяло. Что это за ребенок? Его первенец Терстон? Маленький упрямец Харвуд? Или ангелочек Милли? А может… Дэриан? Эстер? Или последнее, самое младшее дитя, чьего имени ему так никто и не сказал? Да брось ты, Абрахам. Разве не временна вся наша жизнь? Будто ты сам этого не знаешь.

— Ну как я могу быть против, отец? Разумеется, нет. Немного физического труда, думаю, мне не помешает.

Дэриан, кормилец семейства Лихтов. В Мюркирке и окрестностях у него полно всяких занятий: он не только хормейстер лютеранской церкви, музыкальный репетитор дюжины бездарных подростков, он не только подменяет учителя в средней школе, но и трудится сезонным рабочим на консервной фабрике. А летом, по субботам и воскресеньям, — сборщиком фруктов. Тело Дэриана сделалось бронзовым от загара, светлые волосы местами вовсе выцвели на солнце, на добродушном лице — сияющие глаза. Этот долговязый, сухопарый малый — сын, некогда такой робкий и неуверенный, что Абрахам смотрел на него с долей раздражения и жалости.

Дэриан, Розамунда и маленькая Мелани весело смеются на кухне. Забавляются с каким-то из тех дурацких музыкальных инструментов, что напридумывал Дэриан. Абрахам врывается на кухню, и они замолкают, виновато поднимая на него глаза.

«Непривычное для меня положение. Я не приношу в дом денег».

Дэриан платит даже за бензин для «паккарда» Абрахама 1927 года выпуска, на котором, к счастью, тот выезжает в последнее время все реже и реже. В двигателе что-то опасно тарахтит, и он боится застрять где-нибудь на сельской дороге далеко от дома.

Дэриан сам либо ходит в город пешком, либо ездит на велосипеде. Они с Розамундой гоняют на велосипедах по главной мюркиркской дороге, как школьники, прогуливающие уроки.

Мало того, Абрахаму начинают все больше досаждать музыкальные композиции Дэриана. Его смехотворные эксперименты. Все эти перестуки, перезвоны, щипки, доносящиеся из так называемой «студии» (Дэриан достроил ее собственными руками, использовав валявшиеся без дела фрагменты недоделанной мебели, звукоизолирующие материалы и доски, из которых соорудил панели, красиво задрапировав их гардинами и гобеленами из склада «древностей» Абрахама. Крыша представляет собой фантастическую амальгаму из дерева, тонкой жести и шифера — «почти стопроцентная водонепроницаемость», хвастается Дэриан). Абрахам жалуется Розамунде на то, что здоровье Дэриана — «слабое сердце» — в детстве не позволило ему сделать карьеру музыканта-вундеркинда; талант у него был, но одного таланта мало. А теперь, когда Абрахам так остро нуждается в деньгах для покупки винокурни, или ранчо, или оборудования для производства «Формулы Либхкнехта», его бесит то, что Дэриан убивает время на сочинение музыки, которую и слушать-то никто не станет, не говоря уж о том, чтобы платить за нее.