Владимир Соловьев: Апокалипсис от Владимира

К кресту Даниила бросились какие-то люди, завязалась суета. От толпы охраны отделилось несколько человек, и я с удивлением узнал в них Табриза, Илью и Никиту.

— Учитель, вставай, — обратились они ко мне, — надо подойти к кресту.

Я последовал за ними. Под крестом, на котором висел бездыханный Даниил, уже находился Билл в окружении своих учеников. Он обнял меня, и мы некоторое время стояли в молчании, только слезы текли по нашим щекам. К крестам подошел человек, одетый в доспехи римского легионера, в руках его было копье. Он пронзил плоть Даниила и с сильным австрийским акцентом произнес:

— Истинно, этот Человек был праведник!

Меня передернуло от пошлости происходящего и от кошмарного звука копья, с хлюпом пронзающего плоть и выходящего обратно. Меньше всего на свете здесь нужно было театрализованное представление со Шварценеггером в главной роли. Я гневно посмотрел на Билла, но страдание на его лице было столь искренним, что я поборол свой минутный порыв задушить брата собственными руками.

То, что творилось вокруг нас, нельзя было назвать иначе, кроме как Концом Света. Природа сошла с ума. Ветер бушевал над нашими головами, а струи дождя хлестали камни, водяными плетьми пытаясь высечь все живое. Раскаты грома оглушали нас, и языки пламени вырывались из внезапно раскроивших землю трещин. С трудом мы сделали несколько шагов, отделяющих нас от крестов, и сняли тело Спасителя. Краем глаза я заметил, что кто-то копошится и возле места казни Илии и Еноха. Видно, не всех еретиков я извел, но на них я отвлекаться не стал. В горе все равны.

— Оставь тело нам, Владимир, — услышал я чей-то голос.

Я поднял голову и увидел женщину, которую сначала не узнал, — с ней Даниил разговаривал в ресторане. Она была не одна, поодаль стоял еще кто-то.

— Теперь наше время, — сказала женщина, — мы приберем тело. Приходи позже — отнесешь его в гробницу, высеченную в скале, и привалишь камень.

Как только к телу Спасителя прикоснулись руки женщин, небо воскресло радугой, ветер стих, и земля затянула пробороздившие ее раны. Я отошел поодаль и сел на землю наблюдать за работой плакальщиц. Те, причитая, омывали тело Спасителя, умасливали его и собирали в недолгий загробный путь, туго пеленая в плащаницу.

Следуя иудейской традиции, Мария заплела волосы на затылке в косичку.

— Помоги, Владимир, — попросила она, — отнеси Его туда, где Он будет почивать до своего Воскрешения.

Я взял тело Даниила на руки и подивился тому, насколько легка эта ноша. Нести было совсем недалеко. Дойдя до места, я заглянул в пещеру и, увидев, что каменное ложе готово, протиснулся в узкое отверстие входа. Аккуратно положив Спасителя на место, я поцеловал его в лоб и вышел. Перед пещерой стоял Билл со Шварценеггером, который держал на плечах два спеленатых тела.

— Что ты задумал? — спросил я Билла.

— Спаситель велел положить их тела в пещеру, — сквозь слезы произнес Гейтс, — чтобы они сопровождали его все время пути. Ты же помнишь, как он сказал: «Вы будете свидетелями мучений моих, ибо кресты наши рядом стоять будут. И тела будут рядом лежать».

— Будь по сему, — согласился я.

Широкоплечий австриец с бездыханными телами в руках, кряхтя, протиснулся в пещеру. Когда он вышел, оставалось лишь привалить гигантский камень. Мы втроем не без труда водрузили его на место.

Вокруг нас по-прежнему был город начала первого тысячелетия, столь знакомый по Новому Завету и столь непривычный по внешнему образу. Нет мечети Омара, а вдали возвышается дворец Ирода, рядом с которым должен находиться Храм Соломона, еще не разрушенный римлянами.

Я шел и молился, вторя ударам сердца, но чуду не суждено было сбыться — ни одного камня, лишь фрагмент, подпирающий с запада Храмовый холм.

Я обернулся к моим ученикам и увидел в глазах их слезы.

В отчаянии мы бросились прочь из Иерусалима, в Гефсиманский сад, и там под сенью маслин предались истовой молитве. Мы молились о спасении и воскрешении Даниила, о даровании Храма, о прощении заблудшему роду человеческому. Мы молились, не прерываясь на сон и еду, молились, когда наступила ночь, и молились, когда забрезжил рассвет. Молились, не переставая, и ждали знамения.

Я потерял счет часам и только повторял: «Господи, помилуй!», путая языки и срываясь с «Отче Наш!» на «Шма Исраэль!». Я просил Господа не словом и мыслью, а сердцем, и в какой-то момент сам перестал понимать, о чем я Его прошу. Я взалкал истины и с трепетом ждал ее обретения.