Ален Роб-Грийе - Резинки

Впрочем, что за надобность шпионить за этим полицейским, который может сделать не больше, чем остальные? Не лучше ли заняться делом сегодняшнего вечера? Но кажется, что Бона о чем-то умалчивает; делает вид, что не слышит. Тем не менее Гаринати продолжает: он хочет загладить свой промах, вернуться к Даниэлю Дюпону и убить его.

Бона, похоже, удивлен. Он перестает разглядывать горизонт и смотрит на своего собеседника. Затем наклоняется к портфелю, открывает его и достает оттуда сложенный листок:

— Вы не читаете газет?

Гаринати, не понимая, протягивает руку.

Шаги и те у него изменились: усталые, почти вялые; они утратили свою весомость. Их шум мало-помалу убывает на лестнице.

Вдали, такого же голубовато-серого цвета, что трубы и крыши, смешиваясь с ними, несмотря на легкие перемещения, направления которых, впрочем, не разобрать из-за большого расстояния, два человека — может, трубочисты или кровельщики — готовят раннее наступление зимы.

На первом этаже слышится шум закрывающейся двери.

Щелкает язычок, занимая свое место в пазу; и одновременно створка тяжело бьет по дверной раме, и вся деревянная масса начинает шумно вибрировать, вызывая неожиданные отзвуки даже в косяках и ближних панелях. Но едва зародившись, этот внезапный шум утихает; тогда в тишине улицы слышится легкое посвистывание — словно струйка выбрасываемого пара, тонкая и непрерывная, — которое наверняка доносится из расположенных напротив цехов, но которое настолько хорошо растворяется в воздухе, что невозможно со всей точностью установить его источник — так что, в конечном итоге, задаешься вопросом, не является ли это скорее простым звоном в ушах.

Гаринати стоит в нерешительности перед дверью, которую только что закрыл. Он не знает, в каком направлении пойдет по этой улице, посреди которой находится и которая, как с одной стороны, так и с другой… Как Бона может быть уверен в смерти Даниэля Дюпона? Это даже не обсуждалось. Тем не менее ошибка — или даже ложь — в утренних газетах легко объяснима, причем на различный манер. К тому же никто в столь серьезном деле не довольствовался бы такого рода информацией, и вполне очевидно, что Бона наводил справки сам или через доверенных лиц. С другой стороны, Гаринати знает, что его жертва вовсе не выглядела смертельно раненной — что она, во всяком случае, не теряла сразу же сознания и что маловероятно, что это случилось до прибытия помощи. Тогда… Доверенные лица обманулись? Может быть, доверия Бона не всегда достаточно…

Гаринати подносит руку к правому уху, попеременно затыкает и освобождает слуховой канал, делает это несколько раз; затем делает то же самое с другим ухом… Однако уверенность шефа не оставила его равнодушным; он также не очень-то уверен, что попал профессору в руку; тот, смертельно раненный, смог сделать несколько шагов, отступая назад, ведомый инстинктом самосохранения, и рухнуть где-нибудь подальше…

Гаринати снова затыкает уши, чтобы избавиться от этого надоедливого шума. На этот раз он действует обеими руками, которыми герметично закрывает голову с обеих сторон на целую минуту.

Когда он убирает руки, посвистывание исчезает. Он идет, осторожно ступая, словно опасаясь, что оно снова появится из-за слишком резких движений. Может быть, Валлас скажет ему отгадку. Разве не нужно отыскать его в любом случае? Ему приказали. Он должен это сделать.

Но где его искать? И как его узнать? Нет никаких примет, а город большой. Тем не менее он решает направиться к центру, из-за чего должен повернуть назад.

Сделав несколько шагов, он снова оказывается перед зданием, из которого только что вышел. Он раздраженно подносит руку к уху: что, эта адская машина так никогда и не остановится?

Валлас, уже стоя в пол-оборота, слышит, как язычок занимает свое место в пазу; он отпускает металлическую ручку и поднимает глаза к расположенному напротив дому. Он сразу же узнает в окошке третьего этажа ту самую вышитую занавеску, которую неоднократно видел в ходе утренней прогулки. Должно быть, не очень правильно поить так ребенка из овечьего вымени: предельная антисанитария. Сквозь редкие ячейки шитья Валлас улавливает какое-то движение, различает какой-то силуэт; кто-то за ним наблюдает, а увидев, что его заметили, этот кто-то незаметно перемещается по темной комнате, чтобы укрыться от глаз. Спустя несколько секунд в проеме окна нет никого, кроме двух пастухов, заботливо склонившихся над телом новорожденного.