Владимир Митыпов - Геологическая поэма

Гомбоич встал, неслышными шагами прошелся из угла в угол. Снова заглянул в соседнюю комнату.

— Ты, наверно, понял, что тот воришка — это я, — он уселся за стол, подлил себе и Валентину горячего чаю. — Я после этого еще два сезона ездил в тайгу со своим начальником. Потом перешел на разведку. Был горнорабочим, помощником бурового мастера. Вечернюю школу окончил. Сам стал буровым мастером. Ну, и так далее… — Гомбоич чуть помолчал и внезапно добавил — А начальника звали Данила Данилыч.

— Батя… — изумленно проговорил Валентин.

— Да, — с некоторой торжественностью кивнул Гомбоич. — Данила Данилович Мирсанов.

— Это надо же! — Валентин не мог найти подходящих слов. — Про вас-то, Гомбоич, я догадался, а вот про отца… Как-то я не врубился. Он ведь у меня такой… очень уж деликатный.

— Худо мы знаем своих родителей, а? — с улыбкой спросил Гомбоич.

— Худо, — удрученно буркнул Валентин и, помолчав, добавил — Что ж, батя поступил достойно.

— И все? Больше ничего не скажешь? — с веселым изумлением проговорил хозяин.

Валентин пожал плечами.

— А что еще скажешь…

— Э-э, не любишь громких слов?

— Не люблю.

— Да-а, — задумавшись, хозяин легонько ударял мундштуком своей погасшей трубки по краю чашки; она отзывалась тонким мелодичным звоном.

Валентин поглядывал на него со сдержанным и в то же время немалым удивлением. Гомбоич, почтенный, обстоятельный Гомбоич, весь такой надежный, солидный… и вот на тебе — бывший карманный воришка! В голове не укладывалось. Но тут, неведомо отчего, мысли внезапно сбились, перестроились и предстали в совершенно ином, вопрошающем, виде: а вдруг это твое удивление сложностью, неоднозначностью путей человеческих проистекает из того, что — как это давеча сказал Гомбоич? — «плоховато знаешь жизнь…». Да, вероятно, так оно и есть. Равнодушен ты и нелюбопытен, вот что. Приноровился смотреть на окружающих словно бы через витринное стекло, и, само собой, картины жизни человеческой видятся тебе плоскими, двухмерными. Вот, скажем, аэрофотоснимки. Каждый из них сам по себе всего лишь безнадежно плоское отображение объемного мира. Но вот их поместили под стереоскоп, и тогда они, отразившись в косых зеркалах, пройдя через линзы, преображаются, будто по волшебству. Россыпь серых точек буквально ощетинивается из глубины неуловимо возникшего третьего измерения и становится торчмя стоящими деревьями, а невыразительные пятна, разводы и полосы — реальными до жути горными пиками, головокружительными склонами, белыми от пены реками, словно наяву несущимися по дну тесных ущелий… Надо, думалось Валентину, чтобы взгляд твой на жизнь человека обладал подобной же стереоскопичностью. «Стереоскопичность внутреннего зрения» — такая фраза родилась из горькой толчеи мыслей. Наверно, третье измерение тут — время. Человек во времени. Что это, как не судьба, биография? Взять вот хотя бы даже родного отца — что он, Валентин, знает о его прошлом, пережитом? Говоря по совести, мало, постыдно мало, и если сегодня Даниил Данилович приоткрылся для собственного сына какой-то неведомой ему до сих пор стороной, то только благодаря случайному рассказу Гомбоича. А сколько этих неведомых, но чрезвычайно важных сторон у каждого — у того же Гомбоича, у Андрюши с его бабкой, у Томика… Или вот Стрелецкий — ну какого черта надо было соваться к уважаемому ученому, много пожившему человеку, ровным счетом ничего о нем не зная и не попытавшись хоть чуточку узнать!

Помрачнев, Валентин продолжал добавлять все новые черты к довольно-таки несимпатичному образу самого себя и одну из них определил как профессиональное чванство. Кто осудит самозабвенную поглощенность работой? Но ведь нет и никогда не было работы ради работы. Все в этом мире начинается с человека и на нем же и заканчивается. Голый каменный шар — так он всегда рассматривал Землю и если при этом принимал во внимание что-то из живой природы, то только окаменевшие организмы миллионолетней давности. Что ж, строение Земли — это, конечно, важно, но только Земля-то является Землей лишь постольку и до тех пор, пока на ней есть люди… Нет, быть человеком — вот что должно являться первой и главнейшей профессией каждого. И лжет, кто говорит иное, заблуждается, кто полагает иначе. «Не думайте об этом — в конце концов, мы занимаемся красивой физикой!» — сказал знаменитый Энрико Ферми своему молодому коллеге, когда тот выразил опасение, что создаваемая ими атомная бомба может стать огромной бедой всего человечества…