Владимир Митыпов - Геологическая поэма

У него было предчувствие, что с Тамарой они больше никогда не встретятся. Банальнейшая фраза «Разошлись, как в море корабли» неотвязно крутилась в голове. Да, кажется, действительно разошлись…

А познакомились они позапрошлой весной. Десятикресельный АН-2, на котором Валентин должен был лететь в город, вдруг задержали и вернули с самого старта. Прибежал запыхавшийся диспетчер Кузьмич, быстро перетолковал с экипажем, затем объявил пассажирам, что сейчас привезут тяжелобольного, которого нужно срочно доставить в город. Его сопровождает медсестра. Поэтому кто-то двое из пассажиров должны будут остаться до следующего рейса. И тут вдруг оказалось, что у всех в городе страшно срочные, неотложные дела. Они бы, мол, и рады, но… Словом, выходить никому не хотелось. Сегодня это был последний борт на город. Погода явно портилась — вдали над горами погромыхивало, и, курчавясь, вспухали чернильные облака. Вечерело. Завтрашний день вполне мог выдаться нелетным. После долгой нервотрепки Кузьмич, упирая на свои права и на сознательность граждан, убедил-таки двоих покинуть машину. Но прошло еще не менее четверти часа, прежде чем к самолету подкатил санитарный фургончик, и в салон внесли носилки с больным, который, судя по безучастному землистому лицу, пребывал в беспамятстве. Следом, держа кислородную подушку, вошла яркая брюнетка в легком плащике, из-под которого выглядывал белый халат. Помрачневшие из-за задержки пилоты при виде ее мигом оживились и приветствовали как давнюю знакомую. Бортмеханик тут же предложил ей свое место — подвесной ремень между пилотскими креслами, но она отказалась. Носилки поставили в проходе между пассажирскими креслами, брюнетка устроилась возле головы больного, и самолет двинулся к началу взлетной полосы.

Трасса была хорошо знакома Валентину — он частенько летал по ней в разные времена года, но такой болтанки, как в этот раз над горами Делюн-Уран, не мог припомнить. За иллюминаторами клубилась и мелькала толчея облаков. АН-2 жестко содрогался, словно несся по мерзлым ухабам, раскачивался, неожиданно срывался в бездну и после томительно-долгого падения столь же внезапно возносился вверх. И так без конца. В грозовом сумраке салона, вдруг сделавшегося нестерпимо тесным и душным, смутно виднелись мученически искаженные, позеленевшие лица с закатившимися под взмокший лоб глазами. Женщины стонали, зажимали рты платочками. Кое-кого рвало. Не лучше выглядели и мужчины. Должно быть, многие сейчас горько сожалели, что не остались, когда их просил об этом Кузьмич. Все это время медсестра, которая маялась ничуть не меньше остальных, не переставала заботиться о больном — придерживала его безвольно мотавшуюся голову, оттягивая веки, вглядывалась в зрачки, щупала пульс.

Валентин, бывалый воздушный путешественник, чувствовал себя довольно сносно, но клонило ко сну. В один из моментов, когда тряхнуло особенно безжалостно и показалось, что рев мотора на мгновенье умолк, он приоткрыл глаз. Пассажиры пребывали все в том же состоянии крайнего изнеможения, и лишь медсестра, страдальчески кусая губки и, по всему, с трудом борясь с дурнотой, давала своему подопечному кислород.

Но все когда-нибудь кончается — кончился и этот тягостный рейс. К самолету подкатила машина с красным крестом, носилки вынесли. Валентин помог выйти медсестре. Ее пошатывало. «Ох, сил моих нет… — прошептала она, с отвращением взирая на машину. — Опять запах бензина… Умру я, не доеду…» — «Взять такси?» — галантно предложил Валентин. Она лишь поморщилась с отвращением: «Ладно уж… Не все ли равно… Ну, до свиданья. Еще увидимся…»

Увидеться им пришлось месяца через полтора. Несмотря на разгар полевого сезона, срочное дело привело Валентина в поселок — надо было сдать на спектральный анализ крайне интересные образцы руд и постараться немедля вытребовать результат. Покинув участок накануне в полдень, он после пятнадцати часов непрерывного хода достиг крайних домов погруженной в глубокий сон Абчады. Июньские ночи на этой широте светлы, почти как в Ленинграде, поэтому, приближаясь к гостинице, расположенной на центральной улице поселка, Валентин вдруг заметил нечто странное: из окна второго этажа осторожно вылезла женщина и стала спускаться, цепляясь за что-то похожее на скрученную простыню. «Вот те раз — черные дела в белую ночь! — Валентин невольно приостановился. — Ау, где ты, матушка-милиция?..». «Ай!» — негромко пискнула женщина и повисла, беспомощно суча ножками, — простыня кончилась, а до земли оставалось еще около двух метров. Видимо, любительнице ночных приключений показалось вдруг, что это страшно высоко. Валентин не раздумывая поспешил на помощь. Изготовившись поймать, задрал голову и тут же пожалел, что нельзя зажмуриться: глаза резанула ошеломительно внезапная, откровенная белизна ног, неприкрыто длинных, живых и подвижных, словно некие самостоятельные существа. «Прыгай! — хрипло выдохнул он, становясь тем самым соучастником этого безобразного нарушения порядка или, может быть, даже уголовного деяния. — Не бойся, подхвачу!». Женщина со страхом заглядывала вниз и никак не могла решиться. «Прыгай, а то уйду!» — зашипел Валентин, и она прыгнула. «Ну вот, а ты боялась, — поймав в охапку, он поставил ее на землю. — Это как понимать: живем — новое воруем, старое крадем, так, что ли?». И тут он узнал ее — это была та самая медсестра. Пилоты, кажется, называли ее Тамарой. Она посмотрела на него, засмеялась: «А, геолог… Ты откуда взялся?» — «Из лесу, вестимо». — «Пошли скорей, а то он, чего доброго, еще шум поднимет».