Моника Фагерхольм - Американка

— Теперь я живу ЗДЕСЬ, — повторяла Дорис снова и снова в первые дни в доме кузин, который стал ее новым домом, куда ей разрешили прийти после выписки из больницы. Сначала довольно настойчиво и даже зло, словно ей было важно убедить всех вокруг, что им не удастся отправить ее назад.

Со временем, когда она почувствовала себя увереннее — чтобы убедить себя саму. Неужели все это правда? Или ей это только снится? У нее настоящий дом — разве это не чудо? И у нее есть мама, почти своя собственная. Мама кузин, которая обещала заботиться о ней всю жизнь и никогда-никогда ее не оставлять.

— Теперь я живу здесь, — повторила Дорис, скорее самой себе, чем кому-то другому, и словно выдохнула из себя. — Это МОЙ дом теперь.

Дорис Флинкенберг сидела с мамой кузин на кухне кузин, решала кроссворды и слушала музыку на новой магнитоле, которую мама кузин подарила ей как подарок в честь «возвращения домой» (хотя Дорис потом называла его «свадебный подарок»). «Наша любовь — континентальное дело» и тому подобное, а порой она поднимала глаза и смотрела в окно, где за деревьями был различим дом на Первом мысе.

— Счастливый дом, — вздыхала Дорис. — Не будь этого дома, вы бы никогда меня не нашли, — сказала она маме кузин. — И я никогда бы не стала здесь приемной дочерью. В этом доме. Как удачно, что я оказалась там.

— Мы — две жертвы кораблекрушения, — шептала мама кузин Дорис Флинкенберг, обнимая ее. Мама кузин потеряла своего любимого сына Бьёрна, но она получила Дорис Флинкенберг, пусть и взаймы, даже если только взаймы. Мама кузин обнимала Дорис, ребенка, доставшегося взаймы, крепко-крепко.

— Так на чем мы остановились? — спросила Дорис Флинкенберг. — С Хайнц-Гуртом?

— …Когда война закончилась, Хайнц-Гурт вернулся в Австрию, где женился на самой обычной австрийской девушке, и у них родился ребенок, но со временем она и семейная жизнь вообще ему наскучили. Он был летчиком и в Бразилии встретил стюардессу, которую звали Лупе Велез, они улетели к ней на родину и жили там, пока он ей не наскучил, он получил отставку и с поджатым хвостом вернулся домой к жене. Но та была так зла на него, что решила, что ни слова ему больше в жизни не скажет. Он попытался жить в этом мучительном молчании. Это было совсем не просто, поэтому скоро его затянула жизнь сливок общества, он разъезжал по горнолыжным курортам в поисках приключений и новых увеселений. Так он встретил Лорелей Линдберг в ночном клубе, который назывался «Скачущий кенгуру», на том фешенебельном горнолыжном курорте…

Дорис и Сандра возвращались из дома на Первом мысе и шли по лесу к дому на болоте. Вниз, в подвал к бассейну без воды, в то место, которое во всем мире было только их, их штабом.

— Вот здесь они жили не тужили, — сказала Дорис Флинкенберг Сандре Вэрн, когда они стояли в тени в саду перед Домом Женщин на Первом мысе. — Словно не было прошлого, здесь, в Поселке. Прошедших дней, полных крови и убийства.

— Танцевать на могиле, — шептала Дорис Флинкенберг Сандре Вэрн, сидя в тенистой кроне яблони или в большой, увитой розами беседке, которая некогда наверняка была прекрасна и утопала в цветах. Поблизости от того места, где устраивали праздник или вечеринку, но все же на расстоянии, чтобы было лучше видно, что там происходит.

А в те времена в саду у дома на Первом мысе постоянно что-нибудь происходило. Это было в те годы, когда там жили Женщины и вокруг них бурлили праздники, распространяясь по всему Поселку, проникая почти повсюду. То были счастливые времена.

Для летних Женщин и зимних женщин — тех шлюх из дома в самой болотистой части леса. Летом и осенью, один-два года. А потом все закончилось. Женщины оставили дом на Первом мысе, и туда вселилось совершенно заурядное семейство — Бакмансоны. Они-то и оказались настоящими владельцами, точнее сказать, их наследниками, следующим поколением.

— М-м-м, — пробормотала Сандра с легким нетерпением, потому что Дорис больно тянула, ходила, словно кошка вокруг горячей каши. И только улыбалась своей подружке по-особенному, как они научились в доме на болоте; улыбкой, которая означала понимание, желание попроказничать и всякие двусмысленности. Наше сладкое греховодничество, как говорила Дорис Флинкенберг; именно это они пытались выразить своими гримасами.

Для Сандры было не менее важно и то, что ее улыбка была неущербной. Два ровных ряда зубов между двумя нормальными губами. После той операции, которая освободила Сандру от бросавшейся в глаза заячьей губы, прошло уже несколько лет, и вот уже несколько месяцев, как успешно закончилось исправление прикуса, которое началось еще в раннем детстве и означало вырывание зубов и ношение брекетов — две разные пластинки для ночи и для дня. Немало денег было потрачено на то, чтобы добиться здоровой нормальной детской улыбки, и все завершилось благополучно.