Валерий Былинский - Адаптация

Я позже уже подумал: а что, если я женюсь завтра, – проживу ли я со своей женой столько, сколько прожил мой отец с матерью? И дети у меня такие, как я или брат, будут ли? Родив меня, мать совершила чудо. Верующие верят, что чудо жизни продолжается после смерти. Вечное чудо – как этого хочется. А не вечного его нет.

Когда мы стали сносить ее вниз, я все время забегал вперед, подставляя под гроб два стула, потому что ребята, несущие мать, сильно уставали. По пути нам встретился поднимающийся по ступенькам прохожий – худой, в светлом заношенном костюме мужчина. Он посторонился, словно встретил рабочих, с трудом тащащих вниз тяжелый шкаф. Когда мои одноклассники в очередной раз поставили на площадке между этажами на стулья гроб – я положил ладонь матери на лоб. Он не был сильно холодный. Он был прохладный, обычной комнатной температуры. У Егора мать умерла два года назад, я знал ее с первых школьных классов, но не хоронил.

Дальше мать повезли в автобусе, который прислал с бывшей работы отца его начальник. Я сидел рядом с матерью, она лежала слева у моих ног. Почти все время я смотрел в окно, но однажды все-таки опустил ладонь на сложенные руки матери. Потом опять накрыл ладонью ее лоб. Видимо, мне хотелось натрогаться перед тем, как ее опустят в землю.

В поселке нас опять встречало много людей. Не было только Лорда и маленьких детей. Несколько мужчин докапывали могилу. Вместе с ними быстро работал лопатой низкорослый парень лет двадцати, сын тех людей, что жили в покосившемся доме на краю села. Он копал с видимым усилием, но не отставал от других. Казалось, парень был с тяжелого похмелья – по лицу его стекал слишком обильный пот, под глазом багровел свежий синяк. Но на его лице светилось выражение глубины – словно он что-то копал в себе. Глядя на него, я чувствовал, как сильно болит у него голова, как пересохло его горло. Но он рыл, резко и мощно выбрасывая лопатой комья земли. Рубашка порвана под обеими подмышками. Дышало, горело, пекло и резало слух души что-то русское. Или украинское? Ну да ладно…

Лежащую в гробу мать поставили на привезенные из кухни стулья. Стали прощаться. Я подошел к ней, плохо видя ее лицо из-за остановившихся в глазах слез. Нагнулся и поцеловал в лоб – слезы не выпали. Положил вновь свои руки на ее, сложенные на животе вместе. Ее кожа по-прежнему была прохладной, обычной комнатной температуры.

Гроб забили гвоздями, стали медленно опускать на двух полотенцах в могилу. И снова я видел, как тяжело было удерживать на плече свое полотенце двадцатилетнему сыну тех, кто жил в доме на краю деревни.

Столы для поминок поставили в саду. Сверху свисали гроздья винограда; солнце, проходя сквозь них, пахло виноградным соком.

– Алла любила, чтобы всем было весело, – встала с места и подняла рюмку с водкой тетя Нина, – она любила посмеяться, потанцевать, помните? Так что давайте не будем плакать. Может, Аллочка сейчас смотрит на нас. Ну, пусть видит, что нам хорошо… – тетя Нина выпила свою рюмку.

Мы тоже выпили. Ученые назвали точную дату, – вспомнил я, – когда все люди на Земле умрут. Только я забыл, в каком это случится году?

К вечеру все разъехались. Остался только Сергей, у которого не было жены и ему не надо было спешить домой. Я постелил нам с ним на матрасах на втором этаже нашей дачи.

– А пошли к маме на могилу, – сказал Сергей. – Пошли?

Я кивнул. Мы спустились по лестнице со второго этажа, тихо прошли мимо спящего отца и вышли на улицу. Хотя не горел ни один фонарь, было почему-то светло, словно темнота светилась изнутри.

На могиле матери Сергей мне что-то долго рассказывал. А я уткнулся лбом в землю – ужасно хотелось чувствовать кожей землю. Она была прохладная и тихая.

Потом мы долго сидели, пили из маленьких стопок водку, чем-то закусывали. Перед нами горел, уходя бесшумными искрами в небо, воздушный костер – такой необычно прозрачной казалась окружающая нас темнота. Неподалеку текла река, мы чувствовали ее сырое дыхание.

– Когда мы умираем, за нами приходят, – говорил мне Сергей.

Я завис между двумя мирами – из одного места уехал, в другое не приехал. Мир, откуда я родом, состарился и пропах нафталином. Новый, куда я прибыл, оказался ничем. Жизни не было ни там, ни здесь. Той жизни, которой хочется.