Валерий Былинский - Адаптация

Поэтому, может быть, и коммунизм потерпел крах, потому что человек коммунистический стал тосковать по ветру и запаху дальних странствий. Ведь коммунизм – это тоже идея, почерпнутая из книг и учений. А капитализм, где каждому дана свобода как бесконечно развиваться, так и бесконечно давить себе подобного, есть порождение реальности реальной. Но закон джунглей, который восхищал меня в юности, когда я читал Джека Лондона и Ницше, теперь вызывал у меня омерзение и тоску. Разве такая реальность, построенная на принципе выживания сильнейшего, справедлива для нас, человеков?

Может быть, существует какая-то другая, главная, первичная реальность, которую нужно просто вспомнить?

Мы мечтаем о романтике закона джунглей тогда, когда у нас его еще нет.

И наоборот, бежим от него, когда он появляется.

Просто вспомнить.

Помните, как нас восхищали редкие американские и европейские боевики, прорывающиеся на советские экраны в восьмидесятые годы прошлого века?

А сейчас с тупым умилением и плачущей душой мы смотрим советские фильмы семидесятых.

Что надо тебе, человек?

Просто вспомнить.

Идея социальной справедливости, которая время от времени вспыхивает и поджигает людей, а потом все-таки гаснет – попытка стать верующими без веры. Поэтому такая идея обречена на провал. А также и на то, чтобы вновь вспыхивать и разгораться – ведь ближе к Богу, чем коммунизм, теории человеческой справедливости, в мире не существует.

Но и Бога в ней тоже нет.

А у тебя – есть?

– Я иногда думаю, почему же мир не оказался великим…

– Таким, каким он нам представлялся в детстве и в юности, да?

– Да.

– Да… знаешь, я тоже иногда думаю об этом. Но может быть, он не оказался великим потому, что на самом деле для него оказалось важно что-то другое.

– Что – другое?

– Может быть, жизнь в мире – просто испытания для человека. И когда мы в юности думаем, что мир прекрасен, это значит, что именно мы рождены свободными и прекрасными, но не мир. И это значит, что не нужно, когда становишься взрослым, надеяться на то, что все вокруг тебя останутся чудесными и добрыми, какими казались в детстве. Просто именно тебе нужно стараться оставаться великим, свободным, прекрасным и добрым. Ведь мир без человека – ничто.

– Что ж. Может и так.

– Конечно, когда большинство против тебя или думает не так, как ты, – это очень непросто. Но ведь все равно все дело в тебе. Ты же есть ты, забыл? Нищий или богатый, средний или ничтожный – ты. И тебе одному за себя отвечать. Если бы ты знал, как тяжело за себя отвечать… Если бы знал. Готовься.

Знакомо вам ощущение: если сильно выпил с вечера или не спал всю ночь – то ранним утром, когда выйдешь на улицу и посмотришь на мир, он станет более прозрачным, чем раньше. И те его стороны, что ты давно уже не замечал, высветятся специально для тебя каким-то особенным внутренним светом. У нас было так же, хотя мы не напивались и спали ночью, и бодрствовали днем. Европа, где я бывал раньше несколько раз, высветилась иначе. Весь Кельн поблек и слился с текущим мимо Рейном, зданиями на берегу, возвышая над собой только одно темное и величественное сооружение, которое немцы называют Дом. Кельнский собор. Это было странно – все исчезает и пропадает, и только Дом стоит раздвоенной, остроконечной, устремленной в небо дорогой.

– Это неудивительно, – сказал нам молодой улыбчивый немец по имени Йохим, с которым мы разговорились на вокзальной площади перед собором, – есть такая теория, что на земном шаре все вещи делятся на настоящие и второстепенные. Второстепенные – это сорняки, которые, впрочем, нужны для поддержания жизни, потому что мир не является идеальным. А если бы он был идеальным – сорняки бы завяли. Но так не бывает, без сорняков нельзя. В одной немецкой сказке маг дарит герою волшебные очки, через которые можно видеть только настоящих людей, здания, вещи, а все второстепенные исчезают, как будто бы их и не существовало никогда. Вот Дом – он настоящий. В войну Кельн был разрушен, и только Дом остался, – говорил нам Йохим, когда мы шли по улице, удаляясь от собора. – В любом месте, в любом городе можно найти свой Дом.

Йохим хотел угостить нас истинно кельнским пивом – кельшем. Но куда бы мы ни заходили, везде подавали какое угодно пиво, но только не кельш. Йохим с растерянной улыбкой разводил руками: вот это да, не думал, что в моем родном городе будет трудно найти кельш! Может, бармены перестали носить волшебные очки? – смеялась Лиза, и я переводил ее слова на английский. – Ладно, – сказал в конце концов Йохим, – я знаю, где кельнское пиво есть точно, но только вы не смущайтесь.