Валерий Былинский - Адаптация

Как все происходит? Сначала нас смутно беспокоит далекая мысль о конце всего существующего, позже мы начинаем бояться смерти своих родителей. Мы думаем о своем собственном конце и о смысле рождения и умирания мира и человека в нем. Этот последний страх, наверное, единственный из страхов, делающий человека хоть немного живее. Остальные страхи мертвят.

Пассажира и водителя той машины нашли. С мужчины с лицом комсомольского лидера сначала взяли подписку о невыезде. Но в интернетовских блогах вскоре прошла акция протеста – Сид оказался все-таки немного известным в Москве (не в России) человеком. Вероятно, хоть и после его смерти, но можно сказать, что Сиду повезло. Несколько десятков людей с плакатами вышли на улицу, журналисты написали несколько статей о безнаказанности тех, кто имеет в России деньги и связи. Реальность фактов и желание редакторов изданий повышать рейтинги совпали. К тому же поступило редкое в наши дни одно из высочайших распоряжений федеральных властей и убийцу Сида заключили наконец под стражу. Редактора СМИ ликовали: общественное мнение победило! Как побеждало оно во времена избрания Гитлера, в канун распада СССР и перед всеми революциями. Общественное мнение, похоже, бывает разным и состоит как из поклонения отвратительному, так и из вполне нравственных порывов – как, впрочем, и характер человека, душу которого обычно качает, словно маятник, из стороны в сторону. Какая может быть демократия, если все зависит от того, куда качнет тебя маятник? Что за ветер качает твою душу, а?

Я пошел на заседание суда. Человек со здоровым лицом комсомольского лидера оказался бывшим работником ФСБ. Сегодня он был совладельцем предприятия по производству удобрений. Его звали Глеб Анзорин, ему было сорок пять лет. Он много и бурно говорил на суде, почти не давая вставить слова своему адвокату – видимо, у него имелись ораторские способности, которые он желал проявить. Говорил Анзорин небрежно, быстро, влажно, словно рассказывая занятную историю или анекдот, брызгая слюной, пульсируя всем телом, как бы разминая одновременно со словами и мышцы. По его театральному рассказу выходило, что Сид в парке намеренно подошел к его машине, обрызгал ее, а затем, когда Анзорин вышел узнать, в чем дело, полез в драку. «Характерное для нашей ленивой неработающей молодежи презрение к людям, ответственным за своих близких», – пуча темно-красные губы, пояснял Анзорин. Он напоминал энергичный, отлично сваренный пельмень. Его нижняя губа была полнее верхней, немного тряслась при разговоре и выдавала скрытую натуру труса – но при этом было видно, что он громко и тупо уверен в себе. У таких людей уверенность обычно основывается на жесткой и примитивной логике – например, что любого человека можно запугать или купить, а каждую женщину можно уложить в постель. И эта логика при безапелляционной уверенности в ней редко дает сбой в реальной жизни, она победно двигает верящего в нее к успеху.

Анзорин рассказывал, что, защищаясь, он попытался слегка оттолкнуть Сида, а тот упал. Про Ксю он сказал, что она тоже на него бросалась, пытаясь ударить. Закончив речь, Анзорин напыщенно, с улыбкой в глазах посмотрел на своего адвоката, как бы говоря ему: вот, мол, видишь, я хоть и плачу тебе деньги, но и без тебя могу обойтись. Стоя прямо и обводя глазами зал, он вдруг задержал взгляд на мне и покровительственно мне подмигнул. Скорее всего, он сделал это автоматически, в состоянии эйфории после своего выступления.

Начали давать показания свидетели из проезжавших машин – все они подтвердили показания Анзорина. А его адвокат зачитал медицинский документ, свидетельствующий о том, что Богдан Игоревич Сидников скончался от острой сердечной недостаточности, не связанной с ударом, которую ему нанес подозреваемый. Было предъявлено также досье на Сида, откуда следовало, что Богдана Сидникова дважды задерживали в состоянии наркотического опьянения, что он личность непредсказуемая, отличается склонностью к хулиганским акциям, которые он называет главами из реального романа, который пишет в воображении. Сущность акций сводилась к тому, что Сид провоцировал людей, чаще всего представителей власти, на какие-либо уличные скандалы, нередко заканчивающиеся драками и потасовками. Ксю, сидящая рядом со мной, была бледна и смотрела прямо перед собой. Ее выступление как свидетеля не произвело ни на кого особенного впечатления – внимание судьи и присяжных заседателей было, казалось, заморожено тонким слоем льда, как бывают заморожены утренние лужи. Анзорин щурился и покровительственно, устало улыбался. Мне казалось: он нанял и адвокатов с обеих сторон, и судью, и свидетелей, и только из милости не говорит ничего вместо них. Вообще, я мало что понимал. Мне казалось, я нахожусь в каком-то сюрреалистическом фильме. Помню, я тоже стоял и говорил в зал о том, что знал Сида, что он мой друг и младший брат, что никакого насилия в его акциях, которые Сид называл главами из реального романа, не было, а было желание искренне выразить свой взгляд на происходящее. Я видел, что меня почти не слушают. Я видел: они думают, я свалился к ним на голову из какого-то сюрреалистического кино. Впрочем, вряд ли они именно так думали. В наше время сплошных экстравертов и поголовной практичности о сюрреализме мало кто слышал.