Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

А потом вернулась жена Б. Она вернулась, чтобы подготовить дом к приезду супруга. Она обнаружила там Де Сильву. Она была рада видеть Де Сильву, ведь он друг ее мужа, а «она пытается угождать своему мужу вне постели, потому что в постели ей на него наплевать». Весь вечер Де Сильва пытался для себя уяснить, знает ли она о том, что ее муж занимается любовью с уборщицей.

— Наконец я понял, что она не знает, поэтому я сказал: «Конечно, роман вашего мужа с уборщицей ничего не значит, вам нечего беспокоиться». Она буквально взорвалась. Она обезумела от ненависти и ревности. Анна, ты можешь это понять? Она все повторяла и повторяла: «Каждое утро он занимается любовью с этой женщиной на кухонном полу». Она бесконечно повторяла эту фразу: «Он занимается с ней любовью на кухонном полу, пока я наверху читаю».

И вот Де Сильва, как он выразился, сделал все возможное, чтобы успокоить жену Б., а потом вернулся сам Б.

— Я рассказал Б. о том, что я сделал, и он меня простил. Его жена сказала, что уйдет от него. Я думаю, она от него и правда уйдет. Потому что он занимался любовью с уборщицей «на кухонном полу».

Я спросила:

— А для чего ты сделал это?

(Слушая его, я испытывала необычайно холодный, какой-то апатичный ужас, мной овладела вызванная этим ужасом пассивность.)

— Зачем? Зачем ты спрашиваешь? Какое это имеет значение? Мне хотелось посмотреть, что будет, вот и все.

При этих словах он улыбнулся. Его улыбка показалась мне смутно знакомой — в ней было какое-то лукавство, радость, интерес. Я узнала эту улыбку — в ней заключалась суть моего сна, то была улыбка персонажа моих снов. Мне захотелось выбежать из комнаты. При этом я думала: «Это свойство, это интеллектуальное „Мне хотелось посмотреть, что будет“, „Я хочу посмотреть, что будет дальше“ — это же витает в воздухе, это есть во многих из тех, кто нам встречается на нашем пути, это составная часть всех нас. Это оборотная сторона: „Это неважно, для меня это не имело никакого значения“ — той фразы, которая звенит во всем, что говорит Де Сильва».

Мы с Де Сильвой провели вместе ночь. Почему? Потому что для меня это не имело никакого значения. Значение, которое это могло для меня иметь, сама такая возможность, были откинуты прочь, очень далеко. Это относилось к той Анне, которая была нормальной, которая бродила по белому песку там, где-то далеко, на горизонте. Мне было ее видно, но я не могла к ней прикоснуться.

Для меня та ночь была подобна смерти, как и его заинтересованная и отстраненная улыбочка. Он был холодный, безучастный, погруженный в свои мысли. Это не имело для него значения, было неважно. Однако временами он неожиданно впадал в смиренное и малодушное состояние, он становился как ребенок, которому очень нужна мать. Для меня это было еще хуже, чем холодная отстраненность и любопытство. Потому что я продолжала упрямо думать: «Конечно, это он, не я. Потому что эти вещи создают мужчины, они нас создают». Утром, вспоминая, как я цеплялась за это, как я всегда за это цепляюсь, я чувствовала себя дурой. Потому что — почему это должно быть правдой?

Утром я накормила его завтраком. Я чувствовала себя холодно и отстраненно. Из меня как будто все выдул сильный ветер — мне казалось, что во мне не осталось ни жизни, ни тепла. Мне казалось, что Де Сильва вытянул из меня всю жизнь. Однако мы общались с безупречным дружелюбием. По отношению к нему я чувствовала дружеское расположение и отстраненность. Перед самым уходом он мне сказал, что позвонит, а я сказала, что больше не буду с ним спать. Выражение его лица мгновенно изменилось, лицо перекосилось диким раздражением; и я увидела, как он, должно быть, выглядел, когда та девушка, которую он подобрал на улице, вдруг начинала отвечать на его слова любви. Так он и выглядел, когда она отвечала на его любовь, — он становился злым, ужасно раздражался. Но я не ожидала этого. Потом вернулась маска сладко улыбающейся отстраненности, и он спросил:

— А почему нет?

Я ответила:

— Потому что тебе вообще наплевать, спишь ты со мною или нет.

Я ожидала, что он скажет: «Но тебе же тоже на это наплевать», с чем я бы и согласилась. Но он неожиданно провалился в то трогательное, детское, ребячливое состояние, которое временами проглядывало и ночью, и он сказал:

— Нет, мне не наплевать, совсем не наплевать.

Он был буквально готов уже ударить себя в грудь кулаком, чтобы подтвердить эти свои слова — его сжатая в кулак рука замерла на полпути к груди, я это видела. И снова я ощутила атмосферу того сна в тумане — бессмысленность, пустота чувств.