Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

Нельсон продолжал: кричал и оскорблял меня — всех женщин. Спустя час он снова позвонил мне, извинился и сказал, что он «псих» и в этом вся проблема. Потом он спросил:

— Я не обидел тебя, правда, Анна?

Меня это оглушило — я снова почувствовала атмосферу того страшного сна. Но он продолжил:

— Поверь мне, я только хотел, чтобы у нас с тобой все было по-настоящему…

И тут же, переключаясь на болезненную горечь:

— Если любовь, про которую говорят, что она возможна, более настоящая, чем то, что у нас получается.

И потом снова, настойчиво, резко:

— Но я действительно хочу, чтобы ты сказала, что я тебя не обидел, ты должна это мне сказать.

Я чувствовала себя так, как будто друг мне залепил пощечину, или плюнул мне в лицо, или, ухмыляясь от наслаждения, вонзил в меня нож и проворачивает его в моей плоти. Я сказала, что, конечно, он меня обидел, но сказала это так, что не выдала своих истинных чувств; я говорила так, как говорил он, как будто моя обида — это что-то, о чем можно подумать позже, между делом, например, месяца через три после начала наших отношений.

Он сказал:

— Анна, вот что пришло мне в голову, — конечно, не может быть, что я такой плохой — если я вообще могу себе представить, каким быть нужно, если я могу представить, как нужно по-настоящему любить, по-настоящему кого-то чувствовать… это ведь может быть своего рода планом на будущее, правда?

Что же, меня тронули эти слова, потому что мне кажется, что половина из того, что мы вообще делаем, какими хотим быть, — это наметки на будущее, которое мы пытаемся себе представить; и вот, мы завершили этот разговор на хорошей, вполне товарищеской ноте.

Но я сидела как в тумане, холодном, и я думала: «Что случилось с мужчинами, если они могут так общаться с женщинами?» Ведь неделю за неделей Нельсон вовлекал меня в свой мир — и он использовал для этого все обаяние, на которое только был способен, все свое тепло, весь опыт вовлечения, притягивания женщины, особенно искусно этим пользуясь, когда я злилась или когда он знал, что сказал что-то особенно ужасное. А потом, легко и между делом, он оборачивается и бросает на ходу: «Я что, тебя обидел?» Потому что мне это кажется полной аннуляцией понятия мужчины, и до такой степени, что, когда я начинаю думать, что стоит за этим, я чувствую себя больной, потерянной (как где-то в холодном и густом тумане), все теряет свой смысл, даже используемые мною слова делаются тонкими, полупрозрачными, звучат как эхо, как пародия на смысл.

Именно после того случая, когда он позвонил мне, чтобы спросить: «Я что, тебя обидел?», мне приснился сон, который я определила как сон «про радость разрушения». Мне снился телефонный разговор между мною и Нельсоном. При этом Нельсон находился в одной со мною комнате. Он производил впечатление ответственного и сочувствующего человека. Однако, пока он говорил, его улыбка изменилась, и я узнала неожиданное немотивированное зло. Я чувствовала нож, который проворачивают в моей плоти, между ребер, острие ножа со скрипом трется о мои кости. Я онемела, потому что опасность, разрушение шли от человека, с которым я была близка, которому я доверяла. Потом я начала говорить в трубку, и я почувствовала, как на моем лице рождается улыбка, улыбка радостного зла. Я даже немножко прошлась в танце, подергивая головой, почти что в кукольном и деревянном танце одушевленной вазы. Я помню, как подумала во сне: «Итак, теперь я злая ваза; потом я стану старым гномом; потом — горбатой, скрюченной старухой. А что потом?» И в трубке, прямо у меня над ухом, раздался голос Нельсона: «Потом — ведьмой, потом — молодой ведьмой». Я проснулась, в воздухе с ужасной, ликующей и злобной радостью звенело: «Ведьмой, а потом — молодой ведьмой!»

У меня случилась сильная депрессия. Я очень зависима от той части моего «я», которая называется «мама Дженет». Я не устаю себя спрашивать — как же такое может быть, что, когда я внутри вся плоская, нервная, мертвая, для Дженет я могу быть по-прежнему живой, спокойной и ответственной?

Больше мне не снился этот сон. Но вот два дня назад у Молли я встретила мужчину. Он с Цейлона. Он попытался завязать со мной знакомство, я от знакомства уклонилась. Я испугалась, что он меня отвергнет, испугалась очередного провала. Теперь мне стыдно. Я становлюсь трусихой. Мне страшно, потому что, если мужчина пытается затронуть сексуальную струну, мой первый импульс — убежать, куда угодно, туда, куда не долетают стрелы боли и обид.