Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Где он прыгнул? — спросили мы, чувствуя, что, ставя вопрос таким образом, уходим от правды.

— Не знаю, — нагло ответил пацан.

— Не знаешь? Как так! В Мёркедюбете? У Стрюнё? Подумай. Это важно.

— Почему? — Херман вызывающе мерил нас взглядом. — Вода — она везде вода, а утопленник — везде утопленник. Какая разница где.

От него ничего нельзя было добиться.

Раньше ли, позже ли тело Йепсена выкинет на берег, на один из многочисленных островков архипелага, на берег Стрюнё, Тосинге или Лангеланна, а может, даже Линдельсе-Нора. Оно станет плескаться среди водорослей, полусъеденное рыбами и крабами, но кое-что будет отличать его от других прибитых к берегу тел: зияющая дыра во лбу, оставленная свайкой, или шлюпочным выстрелом, или любым другим оружием, которое замышляющий убийство может найти на борту корабля.

Так думали многие из нас.

Но Йепсена не нашли. Может, он пошел ко дну с камнем на шее, да там и остался. Или тело уплыло в море, и течение унесло моряка, до конца верного своему призванию, на юг, в Балтику. Мы больше его не видели. Он не вернулся для дачи свидетельских показаний.

Поэтому мы никогда вслух не произносили того, что думали, хотя некоторые шепотом намекали:

— А ведь есть в этом Хермане что-то странное. А Йепсен — он что, правда за борт прыгнул?

Хермана окружила пустота. Он был всего-навсего пятнадцатилетним мальчишкой. Но крылось в нем что-то другое, незнакомое. Мы наконец-то похлопали его по плечу и похвалили за то, что он в целости и сохранности привел «Две сестры» в Марсталь. Так было надо. Поступок он и правда совершил выдающийся. Кто еще в его возрасте может сделать такое? Любой другой запаниковал бы или отчаялся. Была в нем твердость, без которой моряк — не моряк. Но твердость, за которую мы его хвалили, от него же нас и отталкивала.

После Йепсена Херман унаследовал «Две сестры» и дом на Шкипергаде. По возрасту он еще не мог быть владельцем ни корабля, ни дома, и брата Йепсена, Ханса, временно назначили опекуном. Он нанял капитана и экипаж для «Двух сестер». Херман требовал, чтобы его взяли на корабль матросом.

Ханс Йепсен отказался.

— У тебя мало морской практики, — сказал он.

— Я, черт меня дери, один вел корабль! — проорал красный как помидор Херман и угрожающе подступил к Хансу, который сделал ничуть не менее грозный ответный шаг навстречу возмущенному мальчишке.

— Ты всего лишь мальчишка и займешь соответствующее место!

— Это мой корабль! — проревел Херман.

Ханс Йепсен много лет был штурманом, и на него не производили впечатления бунтующие юнги, вне зависимости от того, насколько здоровыми они были и как громко умели кричать.

— Мне плевать, кому принадлежит корабль! — свирепо, но очень тихо прорычал он. И это было пострашнее любого крика. — Ты станешь матросом, когда нос дорастет, проклятый сопливый щенок!

Ханс Йепсен выставил вперед небритый подбородок. В юности он ходил на американском судне, научился куче американских проклятий и, угрожая кому-нибудь, иной раз прибегал к выражениям типа: «Ты, парень, труп» или «Тебя больше нет». Мы не всегда понимали, что он имеет в виду. Но он, бывало, как оскалится, как челюстями заработает, да как выдаст одно из своих иностранных проклятий: «Dead meat» [22] «Ты — покойник» (англ.). , да еще так жутко зарычит, словно как раз разделывает жилистый кусок дохлятины!

А теперь Ханс Йепсен уставился на Хермана, и было слышно, как скрипят штурманские зубы:

— Не знаю, что ты сделал с моим братом, но, если ты хоть один косой взгляд на меня бросишь, можешь попрощаться со своей жирной задницей.

У Хермана была гордость. Не может быть матросом на корабле, который он уже считал своим, так вообще гуда не пойдет. Он прошелся по гавани. Но никто у нас его нанимать не хотел ни матросом да и никем другим. И он отправился в Копенгаген и нашел место там.

Несколько лет мы о нем не слышали. А потом он вернулся, и все изменилось.

Историю человека можно рассказывать по-разному. Вначале, когда Альберт Мэдсен начал делать свои записи, они содержали мало личного, повествуя о нашем городе и его развитии. Он писал о школе на Весгергаде, самом большом городском здании, о новой почте на Хаунегаде, об улучшениях в освещении улиц и ликвидации открытых уличных стоков, о сети дорог, постепенно проложенных во всех направлениях, о новых улицах, возникших на юго-западной окраине города и названных именами национальных героев-мореплавателей: улица Торденскьоля, улица Нильса Юля, улица Виллемоса, улица Витфельда.