Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Кнуд Эрик смотрел на метущиеся низкие облака, на бесконечный марш волн к неизменному черному береговому барьеру — не прибежищу, не спасению, но верному концу, если только к нему приблизиться, — и ни о чем не думал.

Шторм продолжался, но «Кристина» держалась, и страх перед гибелью подавлялся отсутствием событий и постоянной болью от волдырей, покрывших его руки и шею, и если открытые раны еще не воспалились, то только потому, что их постоянно омывало соленой водой.

Тридцать дней они стояли на месте, качаясь в волнах. Иногда черная береговая линия скрывалась за горизонтом, превращаясь в свинцовую полоску между небом и морем, но затем разрасталась, высилась над ними наковальней, об которую молот моря скоро разобьет хрупкий корпус «Кристины».

Под конец близость или удаленность берега уже не играла никакой роли. Черные горные склоны перестали быть спасением или угрозой. Они даже не были землей. Лишь частью монотонного существования, такие же реальные или нереальные, как налитые дождем грозовые облака над головой. Дни и ночи сменяли друг друга.

Иногда днем выдавалось свободное время, и как-то Кнуд Эрик, оглушенный, шатаясь и прижимаясь к лееру, натянутому в качестве опоры, пересекал мокрую палубу. Он был по пояс в воде, когда палубу захлестнула очередная волна; мальчик почувствовал, как его утягивает вниз, вокруг кипела пена, он ощущал себя канатоходцем, утратившим опору под ногами, повисшим на руках, на канате, натянутом между двумя точками в небе. Он словно не на корабле был, а перебирал руками прямо над морем.

Добравшись до кубрика, Кнуд Эрик скатился по трапу в темную вонючую дыру, где пол был залит водой, печь холодна: они боялись отравления угарным газом. Забрался в койку, не снимая одежды. Зачем? Как ее сушить? Одежда насквозь просолилась, а соль впитывала влагу и брызги пены. Он съежился, как младенец, и тьма удерживала его в своих спасительных объятиях, пока кто-то не потряс его за плечо и он не скатился с койки, едва проснувшись. Зашлепал сапогами по воде, затем — вверх по трапу, в темноту или серость, давно слившиеся в одно целое. Он был не чем иным, как служителем корабля, его слепым инструментом в борьбе со штормом. О собственном спасении больше не думал, только о парусах, которые надо зарифить или убрать, о снастях, которые надо закрепить.

Наконец ветер стих. Волны не унимались, но больше не было свиста в рангоуте, и губительная пена исчезла. Сквозь облака пробилось солнце, акульи животы в небе пропали. Черная береговая линия опять превратилась в землю, место, до которого можно доплыть, исполнение невозможной мечты: мечты о твердой почве под ногами, — удивительная мысль, не сразу к такой привыкнешь после тридцати дней, проведенных посреди бушующего моря.

Впереди показались две черные скалы с отвесными склонами. Между ними был проход.

— Черная дыра! — сказал Баер, побледнев больше обычного. — Вход в Сент-Джонс.

Он повернулся к Кнуду Эрику, стоявшему за штурвалом.

— Ну что ж, получилось, как ты хотел, — засмеялся он, — мы идем в Сент-Джонс запастись провиантом.

Он не позабыл мисс Софию. Он просто забылся, однообразие шторма поглотило ее, как и все прочее. Но со словами шкипера и показавшимся между скалами проходом — Черной дырой — она вернулась. Ему нужно было ее увидеть — больше чем когда-либо. У него снова появился шанс, и он вдруг почувствовал, что это не случайно. Все вновь обрело смысл, все указывало в одном направлении: на мисс Софию.

Он забыл о волдырях и мокрой одежде. Напряжение, на протяжении тридцати суток владевшее его телом и заставлявшее испытывать страдания, по силе превосходившие любые последствия физических усилий, исчезло. Только теперь он заметил, что шторм кончился, но в душе его уже бушевал новый. Он почувствовал, как при словах шкипера по щекам разлился проклятый румянец. Ветер нетерпения подстегнул поток его крови и заставил сердце биться сильнее.

Баер взялся за штурвал, и они прошли Черную дыру. Впереди открылся узкий вход в порт Сент-Джонса, полный рыбацких лодок, шхун и небольших пароходов. На скалах лепились деревянные дома. Вдоль гавани, фасадом в сторону моря, теснились ряды зданий, пакгаузы бок о бок со складами провианта. Набережная кишела людьми и повозками. Уличный шум смешивался с криками чаек, вонь от рыбы и рыбьего жира была всепроникающей.

Он сразу понял, что Сент-Джонс — город небольшой. Копенгаген был больше, но набережные канала Фредериксхольм казались пустыней по сравнению с кипевшей здесь жизнью. Раньше он воображал, что Сент-Джонс является этакой увеличенной копией Литл-Бэя. И где-то за городом у мистера Смита должен быть такой же дом, как в Литл-Бэе; Кнуд Эрик дойдет до него, постучится в дверь и снова увидит мисс Софию. Но теперь он пал духом. Разве тут кого найдешь? Наверняка и мистер Смит здесь не один, их сотни, и — мысль вводила его в ступор, — может, даже не одна мисс София, а сотни!