Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Антон быстро перевел глаза с матери на сына. Он как будто снова прикидывал, что за мебель стоит в гостиной. Клара Фрис обратила внимание на его взгляд. Но не знала, что думать. Однако в ней осталось какое-то беспокойство.

— Она строгая, — сказал Антон Кнуду Эрику при следующей встрече.

Он говорил ну прямо как тренер по боксу, оценивающий противника. Увидев на лице Кнуда Эрика беззащитное выражение, Антон положил руку ему на плечо.

— Да все они строгие, — сказал он в утешение. — Она хочет засунуть тебя в какую-нибудь брокерскую контору. Будешь сидеть весь день в воротничке, надутый. Вот радость-то.

— Вот радость-то.

Кнуд Эрик выговорил эти слова с сомнением. Опробовал одно из выражений Антона.

— Есть верный способ этого избежать, — продолжил Антон. — Надо всего только плохо учиться в школе.

Плохо учиться в школе гораздо труднее, чем принято думать. Как же соблазнительно поднять палец, когда знаешь ответ! Дома-то Кнуд Эрик делал все уроки. Делал, повинуясь инстинкту. Он хотел быть хорошим мальчиком.

До сих пор Кнуд Эрик считался в своем классе середнячком. А теперь добровольно опустился на дно. Его репутации в глазах товарищей это не вредило. Зато наказания не заставили себя долго ждать. Учителями в основном служили незамужние барышни. Одни толстые, другие тощие, но все били, драли, щипали и дергали за уши с энергией, которую в них трудно было заподозрить. Фрекен Юнкерсен драла за уши, фрекен Лерке дергала за волосы, фрекен Реймер била тыльной стороной руки. Фрекен Катбалле ставила непослушных на колени и шлепала, и лишь закаленный Антон этого не боялся. Она чернела от злости, когда била нас, и этого жуткого цвета лица, а еще шипения, вместе со слюной вырывающегося изо рта, мы боялись больше ударов.

И лишь к занятиям учителя Крусе приходилось готовиться. Он был мужчиной, а значит, имел сильные руки. Крусе свешивал ленивцев из окна второго этажа и угрожал отпустить. Против всепоглощающего ужаса, исходящего от пустоты, ни у кого приема не было. На его уроках в ответ на каждый вопрос поднимался лес рук.

Кнуд Эрик готовил домашнее задание, а в школе держал рот на замке. И ему было неуютно. Но он уповал на совет Антона и рассчитывал на вознаграждение после школы.

Рядом с ним сидел заика Вильгельм. Учителя теряли терпение, затем он сам терял терпение и сдавался, не договорив. Кнуд Эрик шептал ему на ухо правильные ответы или писал их на бумажке. Вильгельм был его куклой чревовещателя. Способности, которые он скрывал от учителей, реализовывались с помощью Вильгельма, его представителя. И со временем между ними возникла дружба.

Дневник Вильгельма стал выглядеть лучше. А дневник Кнуда Эрика — хуже.

Мать смотрела на сына с укором.

— Что с тобой в школе происходит? — спрашивала она тоном, в котором угадывались беспокойство, начинающаяся паника и злость. Побеждала злость.

Она стала другой, и он радовался изменениям, которые с ней произошли. Будь у нее глаза на мокром месте, как когда-то, он бы не устоял. Пришлось бы снова стать ее помощником и утешителем. А теперь она ругала его, а он поступал так же, как в школе, и закалялся в боях. Она была той частью женского царства, с которым ему придется мириться, пока не пробьет час свободы.

— Ты странный мальчик, — говорила она ему.

Слова обжигали. Ему казалось, она его отвергает. На долю секунды возникало желание кинуться в ее объятия и просить прощения. Какая-то его часть так хотела примириться с ней, и чтобы все стало как раньше, он стал бы ее большим мальчиком, а она бедной маленькой мамочкой, которой он так сильно нужен. Но она больше не была беспомощной, и ее злость помогала ему противопоставить жесткости жесткость и устоять.

С Вильгельмом Антон был сдержанным. Слабаков он к себе не подпускал, а интерес к Кнуду Эрику объяснялся в основном отношениями последнего с покойным Альбертом, который все больше вырастал в глазах Антона по мере того, как Кнуд Эрик рассказывал о жизни капитана. Антон и раньше слышал о кораблекрушениях и приключениях в чужедальних морях. Такие истории — хлеб насущный нашего мальчишества, но вот отрезанные головы были делом неслыханным.

И что мог против этого заика Вильгельм, едва умевший закончить предложение?

Нет, язык у Вильгельма не был подвешен как надо. Но зато другие части тела — это да. Однажды они играли на зимующих в гавани кораблях, и он полез на мачту. И все выше, выше, пока не добрался до самого верха, блестящего лакированного клотика на двадцатипятиметровой высоте. И там лег на живот и раскинул руки и ноги, как будто летел. Ничего подобного они не видели с лета, когда в город приезжал цирк «Даннеброг», и там-то уж было пониже двадцати пяти метров.