Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Альберт больше не спрашивал ее о родителях.

Наступило лето, а война продолжалась. Сны стали реже и больше так на него не действовали. У него был Кнуд Эрик.

— Сон снился? — спрашивал мальчик при встрече.

— Сегодня нет, — отвечал он.

— Сегодня нет, — разочарованно повторял мальчик. — Давай тебе уже снова что-нибудь приснится.

Сны Кнуда Эрика были путаными и странными, как и все нормальные сны. Но он всё пересказывал с радостным изумлением в голосе.

Один сон оказался другим. Ему приснилось, что он тонет.

— Я позвал папу. Но он не пришел.

Взгляд мальчика остекленел. На миг он стал похож на того Кнуда Эрика, каким Альберт увидел его впервые: ссутулившегося, с поникшей головой.

— И я утонул, — произнес он без выражения.

Они сидели в яле, друг напротив друга. Альберт обхватил лицо мальчика руками и посмотрел в глаза:

— Ты не утонешь. Это только сон. Если ты когда-нибудь будешь тонуть, позови меня. Я всегда приду.

Напряжение ушло из опущенных плеч. Тело словно расслабилось в облегчении. Через мгновение мальчик уже все забыл. Он потянул за весла, еще не включившись в работу, но уже полный рвения:

— Куда сегодня грести?

Они находились посреди выхода из гавани и видели, как «Воспоминание» проходит мимо причала Дампскибсброен. Над высокой стройной трубой поднималось большое кольцо дыма. Альберт подарил пароходу долгий взгляд. Он знал, что тому не суждено вернуться. Мимо в лодке проплыл глухой городской землекоп, мальчик ему помахал.

— Держи ритм, — сказал Альберт.

В ту же ночь ему приснился последний сон. Альберт знал, что сон последний, потому что он начался так же, как и самый первый тридцать лет назад. Альберт услышал тот же глас: «Ты идешь навстречу опасности».

Он не проснулся.

Бывший капитан находился не на корабле, как в первый раз, когда услышал в голове чужой голос; он уже много лет не ступал на палубу. Он мог бы выскочить из постели, выбежать на балкон, всмотреться во тьму. Но некого было спасать от кораблекрушения. Он находился на суше. Только уже не знал, безопасно ли здесь.

Сон был странным, полным пугающих сцен и, равно как и те сны, что когда-то возвестили начало войны, совершенно непонятным.

На следующий день Альберт рассказал сон Кнуду.

— Ночью мне снился престраннейший сон, — начал он.

Во взгляде ребенка появилось любопытство.

— Расскажи, — сказал он нетерпеливо, заметив, что старик на секунду заколебался.

— Я видел корабль-призрак, — продолжил Альберт. — Да, я видел много кораблей-призраков. Но эхо не самое странное.

— Что такое корабль-призрак?

— Корабль-привидение.

— Как это — привидение?

— Ну, все на корабле было серым. Никаких других цветов, только серый.

— Как на военном корабле? — спросил мальчик, хотя был слишком мал, чтобы помнить нашествие торпедных кораблей.

— Да, как на военном корабле, но это не был военный корабль. Торговый пароход, похож немного на «Воспоминание», только весь серый.

— И что дальше?

— А дальше — самое странное. Дело было среди ночи. Но светло как днем. На небе светились яркие-преяркие огоньки. Но не такие неподвижные, как звезды. Огоньки медленно двигались вниз, в сторону воды, и, когда касались поверхности, гасли. И все время появлялись новые. А на суше горели какие-то строения, незнакомые. Большие, совершенно круглые и без окон. Вырывавшееся оттуда пламя было еще выше, чем сами здания. Повсюду пушки стреляли. Ты и представить себе не можешь такую канонаду. И самолеты. Ты знаешь, что такое самолет?

Мальчик кивнул.

— А что делали самолеты?

— Сбрасывали бомбы, и корабли горели и тонули.

Мальчик сидел тихо-тихо:

— Это что, был конец света?

— Возможно.

— Знаешь что? — произнес ребенок. — Это лучшая из твоих историй.

Альберт улыбнулся мальчику и посмотрел в сторону, на море. Он кое-что утаил. В темноте ему не было видно названия корабля. Но с какой-то особой уверенностью, которой научили его пророческие сны, он знал: мальчик находился на борту. Он был там, в центре апокалипсиса.

Альберта преследовало чувство, что и в его жизни нечто приближалось к концу. Не только война. У него оставались незавершенные дела. Негритянская рука с письменного стола пастора Абильгора крутилась в памяти. Ведь и у него на попечении были останки того, кто некогда был человеком, и ему пришло в голову, что этот человеконенавистник Йосеф Исагер поступил более нравственно, чем он сам. Захотелось же ему по-христиански похоронить руку, которая некогда была вложена в чемодан как дешевый сувенир, а не как конечность, жестоко разлученная с телом.