Виктория Платова - Мария в поисках кита

Телефон молчал.

Бросив прощальный взгляд на хичкоковские cameo (неизвестно, увижу ли я их еще когда-нибудь), я вышла из букинистического.

Нет, единственная на Талего улица не изменилась, она была такой же пустынной. И все дома, насколько я могла запомнить их за несколько дней, стояли в том же порядке, и ничего сверхъестественного с их фасадами не произошло.

Изменилась только погода.

День, начинавшийся с ослепительного солнца и свежего ветра, скатился в сырые и пронизывающие сумерки. И резко похолодало. И это был самый настоящий холод, едва ли не арктический. Не будь я убеждена, что нахожусь на Средиземноморье…

А действительно ли я нахожусь на Средиземноморье?

Скорее, это больше похоже на Скандинавию. Если пойдет снег, я не удивлюсь. И вообще… Прежде чем двинуться с места (в какую угодно сторону), нужно дать себе слово… Нет, даже поклясться: что бы ни случилось, я ничему не удивлюсь. Только так, ничему не удивляясь, а принимая все как данность и условие игры, я смогу сохранить твердость духа и здравый смысл, так свойственный настоящей Ти. Какой она была до того, как приехала на гребаный Талего… И какой она оставалась на гребаном Талего — вплоть до сегодняшнего дня, до столкновения с лодками, уплыть на которых невозможно.

Ведь я — и есть настоящая!..

И я отдаю себе отчет в том, что все происходящее здесь — абсурдно. Как абсурдна мысль о внезапном глубоководном погружении в голову писателя, а это — не самый востребованный туристический маршрут. Настолько невостребованный, что еще не построена гостиница и не родился портье, у которого я могла бы разжиться брошюркой «Dark side of the writer's imagination». [42] Темная сторона писательского воображения (англ.). Да и плевать, такую брошюрку я смогу состряпать и сама, как только мрак рассеется и самая гнусная из всех возможных альтернативных реальностей перестанет существовать.

Перестанет же она существовать когда-нибудь?

Здравый смысл и твердость духа (мои единственные союзники в этом зазеркалье, рыцари в легких доспехах, любители фиалок и поклонники творчества Жака Бреля) обнимают меня за плечи и шепчут на ухо: да.

«Да» — это все, что мне хочется услышать. Прежде чем поклясться: что бы ни случилось — я ничему не удивлюсь.

Для такой клятвы подошло бы зеркало, в котором отражается настоящая, твердокаменная и несгибаемая миляга Ти, но после женщин-китов в музыкальной шкатулке я испытываю отвращение к зеркалам. Отвращение и неясный страх.

А миляга Ти вполне может отразиться в каком-нибудь из окон, слишком мутных, чтобы увидеть то, что видеть совсем не обязательно. Да-да, окно подойдет — одно из тех, что не затянуты жалюзи.

Все окна затянуты жалюзи, все до единого, и я не помню — было ли так изначально, или…

Нет, так было изначально. И голову ломать нечего.

Сумерки не сгущаются, оставаясь серыми и какими-то ватными, а место так и не пришедшей темноты неожиданно занимает туман. Легкий, похожий на поземку, он стелется по земле, — и ступать по нему неприятно, как было бы неприятно ступать по сброшенной змеиной коже: кто знает, что может выползти из нее в самый последний момент?

Я ни в чем не уверена.

С гребаным Талего вообще нельзя быть ни в чем уверенным. Я не уверена даже в ВПЗР, этом оплоте черноземного цинизма и дешевого бюргерского здравомыслия. И где она запропастилась, кстати, пора бы ей появиться и объяснить мне, что на самом деле происходит.

Туман нарастает слоями.

Еще минуту назад он покрывал мои ботинки едва ли до половины, теперь я уже не вижу их. А между тем, в районе не видимых мной ботинок проистекает весьма бурная жизнь: что-то постоянно ударяется о них, трется и шуршит. Что-то не очень значительное, похожее на песчинки (намек на песчаную бурю был сегодня с утра, но сейчас — не утро). Похожее на мелких и малосимпатичных насекомых; инсектов, так греющих сердце ВПЗР… Откуда здесь взяться такому количеству насекомых?

Все правильно, ниоткуда. Значит — их и нет, — подсказывают мне рыцари в легких доспехах и любители фиалок.

А что, если туман поднимется еще выше? И я лишусь ног, а потом — и всего тела. А потом придет черед головы, но прежде я успею увидеть, как вдали выпрыгивают из тумана киты с женскими головами… Выпрыгивают — и снова скрываются. А может, я уже сейчас иду по спинам китов, и это они трутся об меня и шуршат прорезиненной кожей… Не говори глупостей, Ти! Не говори глупостей!

Конечно, я не вижу никаких китов. И туман перестал прибывать, остановился на уровне щиколоток. К тому же я почти рядом с кафе старухи Майтэ — и это можно считать удачей. Во-первых, жалюзи в нем подняты и из высоких окон льется свет. Приглушенный, неяркий, но достаточный для того, чтобы ему обрадоваться.