ЮКИО МИСИМА - Моряк, которого разлюбило море

— Эй, ребятки, не лучшее место вы нашли для пикника.

Главарь невозмутимо повернул к нему ясные глаза отличника.

— Здесь нельзя? Мы пришли смотреть на корабли и искали тень, чтобы пообедать.

— Можно, можно, только объедки за собой уберите.

— Хорошо. — Вся компания засмеялась невинно и по-детски. — Мы съедим вместе с объедками, ничего не оставим.

Когда сутулая спина охранника скрылась на границе света и тени над путями, Четвертый тихо прищелкнул языком:

— Знаю я таких. Любитель детворы, млеет от малышей.

Шестеро мальчишек менялись бутербродами, пускали по кругу маленький термос с холодным чаем и разную принесенную из дому снедь.

Скакавшие на рельсах воробьи вплотную приблизились к их компании. Воробьям не кинули ни крошки — ребята гордились своим превосходящим обычных людей бессердечием.

Все они были детьми из «хороших семей», и их обеды отличались разнообразием, так что Нобору стыдился своих незамысловатых бутербродов. Мальчишки, кто в шортах, кто в джинсах, сидели на земле, по-турецки скрестив ноги. Тонкий кадык Главаря натужно двигался, пережевывая пищу.

Палило нещадно. Солнце светило уже прямо над складом, но их пока прикрывала тень короткого козырька.

Нобору торопливо жевал, за что его всегда ругала мать, и мысленно восстанавливал канву увиденной вчера безупречной картины и проявившейся почти в полночь абсолютной небесной синевы. И пусть Главарь говорит, что в целом свете нет ничего нового. Нобору до сих пор верит в приключения, ожидающие его в тропических джунглях. Верит в шумные яркие рынки в далеких портах, где в черных, блестящих на солнце руках негры держат бананы и попугаев.

— Мечтаешь за едой. Детская привычка, — язвительно усмехнулся Главарь, и Нобору, пойманный врасплох, не нашелся что ответить.

«Мы ведь тренируемся „ничего не чувствовать“, так что сердиться было бы глупо», — мысленно махнул он рукой. Вот и вчера — он уже научился ничему не удивляться в вопросах секса. Главарь изрядно постарался, тренируя в них способность не удивляться таким вещам. Раздобыл где-то и принес фотографии с разнообразными сексуальными позами и странными прелюдиями, подробно все рассказал и по-дружески объяснил, насколько это бесполезное и ерундовое занятие.

Подобные уроки в большинстве классов преподавали крепкие парни, опережавшие ровесников разве что в физическом развитии, но у интеллектуальной элиты в лице Главаря были иные методы. Главарь упирал на то, что их гениталии созданы для сношения с Галактикой. А окрепшие волоски, пустившие корни в недрах их белой кожи, призваны щекотать стыдливую звездную россыпь, когда они будут ее насиловать… Они обожали подобный священный бред и презирали изнывающих от сексуального любопытства тупых, грязных и жалких одноклассников.

— Когда поедим, — сказал Главарь, — пойдем ко мне домой. Все готово для нашего дела.

— А кошка есть?

— Сейчас начнем искать. Все начнется сейчас.

Главарь жил по соседству с Нобору, и ехать до его дома снова пришлось на электричке. Вообще-то им нравились подобные бессмысленные и утомительные поездки.

Родителей Главаря постоянно не было дома, и, когда бы к нему ни пришли гости, дом пустовал. Настоящий одиночка, в свои тринадцать лет Главарь прочел в доме все книги и заскучал. Он говорил, ему достаточно взглянуть на обложку любого тома, чтобы знать, о чем он.

Была особая ирония в том, что его теория подавляющей пустоты мира сформировалась именно в этом пустующем доме. Редко где, как здесь, можно было заходить в любую комнату, и повсюду царил холодный порядок. Если честно, Нобору даже в туалет здесь боялся ходить в одиночку. Пароходный гудок безжизненно перетекал из одной пустой комнаты в другую.

Иногда Главарь заводил их в отцовскую библиотеку и при свете красивых светильников из марокканской кожи, поболтав в чернильнице пером, писал и раздавал им повестку дня на почтовой бумаге с вензелями. Испорченные плотные листы европейской бумаги без сожаления комкались и летели в корзину для мусора. Как-то Нобору спросил:

— Тебя не ругают за такое?

Ответом ему была молчаливая ироническая усмешка.

Но больше всего они любили просторный амбар в пять цубо [13] Цубо — японская единица площади, примерно 3,3 кв. м. на заднем дворе, куда можно было попасть незаметно для прислуги. Вдоль стен тянулись стеллажи, забитые плотницкими инструментами, старыми винными бутылями, потрепанными иностранными журналами, ненужной мебелью. Если сесть на земляной пол, где валялось несколько старых бревен, можно собственным задом ощутить холод сырой темной земли. После целого часа охоты им попался бездомный котенок со слабым тонким голосом. Пестрый, с темными глазами, он умещался на ладони.