Елена Радова - Сука

– Что ж мне тебе рассказать? – грустно-лукаво улыбнулась Ольга. – Помнишь, когда я еще в редакции работала, у нас путевки профсоюзные были в Питер. Так сказать, одно из последних приятных проявлений совдепии, уж перед самым ее концом. Мне так захотелось, чтобы ты со мной поехал, и ты как-то сразу согласился...

– ...а потом «подсунул» тебе вместо себя Галку свою. Как ты неиствствовала на вокзале. Я весь внутренне сотрясался от смеха, когда увидел твои глаза, метавшие молнии.

– А Галя шла рядом с тобой, такая тихая, к поцелуям зовущая. Такая домашняя и теплая. Женщина, решившая расширить свой кругозор: посмотреть за мизерные деньги «великий город с областной судьбой» – раньше как-то не получалось у нее, не складывалось. Знаменито ты тогда устроил: жена и любовница в одном номере.

– Не любовница, а любимая женщина...

– Какая разница? О, вечерами мы такие разговоры разговаривали. Она без конца звонила тебе, спрашивала, любишь ли ты ее. Ты отвечал утвердительно – я видела это по ее собственнической улыбке. О, эти вечера, какая мука...

– Ну, ты мне тоже «подкинула» финток. Ты зачем серьги-то с брюликами надела?

На Ольге тогда действительно были старинные бабушкины серьги с маленькими подвесками. Галя тотчас впилась в них взглядом, как удав в кролика. Алешина хмыкнула про себя довольно: теперь покоя Романову не будет.

– Ну уж не для того, чтобы ее раззадорить. Я ведь в последний момент узнала, что ты не едешь.

– Для меня, значит?

– Так точно, гражданин начальник.

– Что, репетируешь?

– Вроде того... Я, может, завтра с местными авторитетами встречаюсь И все из-за твоего Кашаева. Мне сегодня Игорёк на книжном развале словарь воровских слов и выражений купил.

– Да ты что? И предположить не мог, что такая литература издается.

– А сейчас какая угодно литература печатается. Время такое – гуляй, Ваня. А после нас – хоть потоп.

– Словарь-то покажи.

Она выдвинула ящик стола и достала тоненькую книжечку.

– О, смотри, ты знаешь, например, что такое – «кентовка»? Это значит – семья. Смотри-ка, а «гоп-стоп» – это уличный разбой. «Обиженка» – камера для заключенных, которым удалось сбежать из прежней камеры. Как это? О! «Хипеж» – волнения, смута, мятеж, затеваемый заключенными против администрации. «Метла» – язык, ну это понятно. «Сесть на колеса» – это, оказывается, быть в бегах. Как интересно...

– Слушай, хватит, оставь в покое мое самообразование. Не люблю что-то осваивать зря – вдруг не пригодится?

– Знаешь, мне иногда кажется, когда в твоей жизни не хватает событий, ты их сама фабрикуешь. И прекрасно знаешь, что каким-то способом проблема сегодняшняя все равно будет решена. А раздуваешь сама все, чтобы попереживать, да еще заталкиваешь в оазис своих страданий других людей.

– Оазис – это место в пустыне, где есть растительность и вода. Так что страдания здесь ни при чем, скорее наоборот, там от них избавляются. А вообще я верю в то, что увижу небо в алмазах, как чеховская Соня из «Дяди Вани». Мы, Геннадий Андреевич, будем жить! Как-то там дальше... «Мы проживем длинный ряд дней, долгих вечеров...» Ты лицо-то такое не делай мечтательное – не о тебе речь.

Романов налил еще коньяку. Было так головокружительно хорошо, так легко и просто. «Можно вообще ничего не говорить... – подумала Ольга. И тут же отсекла эту мысль, призвав себя к возвращению в реальность. – Это раньше можно было ничего не говорить. Та пора закончилась. Почему и болтаем невесть что, чтобы не говорить о главном, и он, и я этого не хотим и боимся».

Они снова выпили, и каждый попытался поймать взгляд другого. Из этого ничего не получилось. Тогда их две пары глаз дружно начали шарить по стенам, полкам, столу, креслам, недолго останавливаясь на имеющихся во всех этих местах предметах.

Ольга машинально листала какой-то журнал по вязанию, не видя в нем совсем ничего. Это были они и не они одновременно. Другие люди: «ты ль меняешься, я ль меняюсь... И из лет – очертанья, что были нами, опечаленно машут вслед». Нет, Ольга любила его по-прежнему. Только теперь это была какая-то больная любовь, обреченная, без всякой надежды. Не на взаимность – на жизнь... Было что-то ненормальное, что за весь вечер они так и не коснулись друг друга...

– Галя-то, когда вернулась, стрясла с тебя брюлики?

– А как же! Никак не могла найти такие, как у тебя.

– Так это невозможно в принципе. Мои – в каталоге тысяча восемьсот двадцать девятого года. Такие в ювелирных не продаются. Пожалилась бы мне – я б свои отдала. Тогда. Из чувства вины, лишь бы она была счастлива и спокойна. А сейчас – нет.