Мария Рыбакова - Острый нож для мягкого сердца

Тихон вспомнил, что не отдал подарки. Он побежал обратно в шалаш, развязал рюкзак и вернулся. Он дал старику три пачки сигарет, две зажигалки, карманный фонарик и перочинный нож, хотя видел, что на поясе у того уже было мачете. Старик улыбнулся, разложил подарки перед собой, закурил еще одну сигарету, пощелкал фонариком, вынул лезвие ножа и провел им по дереву. Тихон повернулся к девочке и дал ей гребень. Она тут же начала причесываться и при этом глядела на Тихона не отрываясь. Она снова запела, хотя может быть, это была вовсе не песня, а их язык, и она что-то хотела сказать Тихону. Но, слушая переливы звуков, которые в этот раз больше походили на шум ветра в кронах деревьев, он ничего не понимал и не мог ей ответить. Он смотрел на нее и временами улыбался, не зная, что сказать. Из иссохшей груди старика тоже раздались звуки. Это была темная, хриплая нота, похожая на ворчание, которая прерывалась только тогда, когда ему нужно было набрать в легкие воздуха. Тихон не знал, чью песню слушать, ребенка или скелета, потому что они были совсем разными, и певцы не обращали внимания друг на друга. Неожиданно старик отошел в кустарник, вытащил длинную полую трубку, приложил к губам и с силой выдохнул. Из нее вылетела стрела – и тут же с неба упала красная птица. Держа трепещущее существо одной рукой, старик выдернул у нее несколько длинных перьев, а потом и стрелу из крыла, после чего отпустил птицу. Перья он преподнес Тихону, и тот подивившись их красоте, заложил их за ухо. Девочка снова покатилась со смеху, но потом, как и старик, продолжала петь. Тихон сидел между ними и смотрел в костер, пытаясь уловить совсем другую, неслышную, разлитую в воздухе песню – ту, под которую плясали языки пламени.

Скоро девочка и скелет ушли спать. Тихон почувствовал, что его глаза тоже смыкаются, и ушел в шалаш Ортиса. Он раскачивался в гамаке. Мерное движение быстро убаюкало его. Снилось, что отец вернулся в хижину и положил руку ему на плечо. Лица Тихон не видел, но чувствовал, что у отца теплая кожа. Они говорили на языке, который был понятен только им одним. Все, что хотел рассказать отцу Тихон, тот уже знал, как будто бы провел все эти годы рядом. Я жил в той же гостинице, говорил отец, только в другом номере, я возвращался, когда ты уходил в школу, и снова покидал номер, когда ты приходил. Поэтому мы не встречались, повторял отец, обнимая Тихона за плечи, но не показывал своего лица. Они смотрели на реку с коричневатой водой. Над ней летели две птицы, большая, похожая на тукана, и маленькая, пестрая, с длинным хвостом. Им было тяжело махать крыльями, и они опускались все ниже, пока, наконец, их перья не намокли; вскоре вода поглотила обеих. Тихон повернулся к реке спиной, чтобы не смотреть, как они тонут. Он видел поле жухлой травы, докуда хватало глаз, и островки снега. Поодаль стояла консьержка и жгла сухие листья, которые только что сгребла в кучу. Я тебе помогу, крикнул Тихон и побежал к ней, на запах горящей осенней листвы.

Запах был настолько силен, что разбудил Тихона. Он открыл глаза и увидел, что старик бросает в огонь пахучие травы и заставляет девочку, сидящую рядом, вдыхать дым от костра. Тихон оделся и подошел к ним. Повернувшись к нему, старик произнес:

– Фебре!

Тихон взглянул на девочку: ее смуглое лицо было бледным и блестело. Она смотрела на него молча, не улыбаясь; черные глаза казались разбавлены водой. Худые пальцы старика поддерживали ее, помогая сидеть. Тихон потрогал ее лоб и поразился, насколько он был горяч. Неожиданно старик отдернул руки, и если бы Тихон не подхватил девочку, она бы упала. Старый индеец сжимал в руке нож.

Когда Ортис вышел из тюрьмы, он написал Аполлинарии письмо с просьбой простить его. Она ответила, что, если он хочет, может приехать к сыну. Ортис тут же отправился за билетом, но бюро путешествий оказалось закрыто. Ортис решил, что вернется через несколько дней, но забыл. Когда вспомнил, застыдился своей забывчивости. Он подумал, что не стоит ехать вот так, наобум. Надо подготовить сына, поговорить с ним по телефону: у Ортиса был номер телефона гостиницы. Время на двух континентах разнилось, и он долго высчитывал, в какой момент позвонить. Выходило то слишком поздно, то слишком рано, то – когда, скорее всего, никого не будет дома. Что, если голос сына будет совсем чужим? Лучше сначала ему написать. Он купил мелованную бумагу, специально для писем, и решил, что для красоты напишет чернилами, а не шариковой ручкой. Поскольку чернила высохли, он пошел в магазин и купил баночку. Но дома обнаружил, что купил чернила не черные, а темно-красные. Писать сыну красным ему не хотелось. Нужно было опять пойти в магазин. Но наступил сезон дождей, и ливень обрушивался каждый раз во второй половине дня, когда Ортис собирался выйти из дома, чтобы купить чернил. Приходилось оставаться дома и смотреть, как водяные плети стегают землю. Тяжелый запах поднимался от цветов после дождя, Ортис думал: «Как я напишу об этом?» – и откладывал поход за чернилами. Когда сезон дождей кончился, вместо прежнего владельца Ортис нашел в магазине его молодую вдову, Розарию. Она сказала, что чернил нет, потому что ими давно уже никто не пишет; но так и быть, она закажет из другого города. Она посоветовала Ортису зайти дней через семь. К концу недели он стал думать, что чернила, скорее всего, еще не прибыли и что лучше будет зайти через две или недели – но так и не пришел за покупкой.