Вадим Чирков - Парящие над океаном

— Как повешенного на ветру, — подхватил я сказ дяди Миши.

— Вы как будто это подсмотрели, — похвалил меня старик. — Но вы не видели всего. Оба "циркача" держали гитары, били кое-как по струнам и пели гнусавыми, как полагалось тогдашним наркоманам, голосами первую попавшуюся по руку песню, наверняка Вилину:

Когда я чалился на зоне,

Где ветер режет, как монгол…

Минута… другая… Я тогда понял, что второго такого зрелища за свою жизнь я больше не увижу.

Старик тут замолчал, а я подумал: "Это было, верно, то, что должно было стать цирковым номером, это выглядело бы на манеже в конце концов красиво и были бы аплодисменты… но что делать — наверно, искусство (книжные страницы, холсты художников, скульптуры, даже музыка) иногда так и рождается — в страшных и порой уродливых муках, у которых нет даже свидетелей…"

— Минута… другая… — продолжил дядя Миша. — Валюха не выдержала и отпустила конец лонжа — пирамида посыпалась: Валера рухнул на пол, держа гитару над собой, Виля сел… Помотал головой.

— "Вы что, ребята, — сказал, — это же slave's work! Пора хватануть дури, есть у меня заначенный баш [10] Баш — одноразовая порция анаши, скатанной в шарик. …"

— Скажу вам: циркового номера у этой пары не получилось — Виля зачастил на "малину" на Мясоедовской, где снабжали дурью [11] Дурь — анаша. На Мясоедовской была "хата", "хаза", где можно было получить любой наркотик или ширануться. , и спортивную форму окончательно потерял, Валюха родила, начались пеленки… — дядя Миша махнул рукой и на несколько минут замолчал. Потом продолжил:

— Я вам говорил, что Валера человек без дна? Что он человек, которого Бог осыпал золотым песком, и от этого мой одессит только чешется? Через какое-то время я увидел его в зоопарке, куда ходил с сыном, дрессировщиком льва. После он играл по вечерам в ресторане на пианино и аккомпанировал даже Высоцкому. Тот зашел поужинать, а публика подняла его к микрофону. А остановился он знаете на чем? И даже не остановился — наоборот. Он наконец полетел, о чем, может быть, мечтал всю жизнь. Он полетел под парусом. Валера в какую-то хорошую минуту глянул на яхту, загорелся, освоил парусное дело, купил "дубок" и стал ходить по Черному морю от Одессы до Батуми. И отрастил пиратскую бороду. И воевал на своей скорлупке со штормами. И тонул. И орал, как скаженый, когда удавалось выровнять страшенный крен дубка, когда парус был уже в воде. И пил потом вино в кабачке поселка Новый Свет между горами-утесами Орел и Сокол, куда он пристал после шторма…

Один из его почитателей, не знаю, акробат или поэт, Стасик Рассадин, сказал о нем, что Валера из своих хобби сделал профессии.

Бывшая "верхняя" акробатка, тоненькая, как спичка, его жена располнела, сидела дома и выращивала детишек…

Из-за Валериной прекрасной безалаберности дубок у него скоро отобрали пограничники, но и тогда он не отчаялся и стал наниматься к "новым русским" капитаном яхты и с ними побывал даже в Средиземном море.

Валера был знаменит на всю… Москву (в Одессе, кроме него, знамениты все). Писатели, что приезжали в Одессу на отдых, так или иначе узнавали про него, и на Валеру ходили, как на концерт. Что там по сравнению с ним филармония или тот же Привоз! Он представал перед именитым гостем во всей красе: тельник, борода, заразительное ржание — а говорил он одновременно на пяти, примерно, языках — одесситов, циркачей, музыкантов, наркоманов и парусников, искусно сплетая все говоры в один гибкий канат и присыпая его словечками, каких не найдешь ни в одном словаре. Писатели, слушая его, хватались за голову — о таком языке можно было только мечтать… но как овладеть им, не поработав два года цирковым акробатом? Не подержав стойку на голове отпетого наркомана Вили Гиличинского? Не посидев тапером в одесском ресторане годика этак три? Не походив на собственном дубке с командой похожих на него матросов от Одессы до Батуми?

Что вам сказать! — Дядя Миша обычно заканчивал свой рассказ именно этой фразой. — Господь осыпал голову этого человека золотым песком…

Один поэт из его компании — из тех, что приносили ему стихи, чтобы Валера написал на них песенную музыку, он таки получился — этот поэт сказал как-то про него, что тот ни в чем не состоялся.

А я думаю, что тот поэт, привязанный к своему стулу и к своей небольшой славе, которая, как флажок, зависит от ветра, это он не состоялся. Валера же — счастливый человек. Тот песок, что когда-то осыпался на него, он выбрал весь, не оставил ни песчинки.