Хартмут Ланге - Концерт. Путешествие в Триест

Прежде всего никто так и не понял, к кому обращалась фрау Альтеншуль, поскольку Шульце-Бетман не выдал себя ни единым звуком. Точно так же никто не взялся бы объяснить, чем был вызван неожиданный интерес фрау Альтеншуль к тому человеку на улице, которого она нарочито игнорировала. Тем не менее звонки и стук не прекращались — такой назойливости никто из гостей припомнить не мог, и все подумали: хорошо бы кто-нибудь набрался смелости и положил этому конец.

Спустившись по лестнице вниз, Шульце-Бетман увидел знакомую тень через окно передней на фоне решетки, а когда открыл дверь и вышел на тротуар, то незваный визитер успел перейти на противоположную сторону улицы. Заметив Шульце-Бетмана, он остановился, и они принялись изучать друг друга: тот, что недавно привлекал к себе внимание, медленно протягивал хлыст, зажатый в кулаке левой руки, а Шульце-Бетман с видимым спокойствием вынул из кармана портсигар и достал сигарету.

Он взял сигарету в рот, похлопал себя по карманам пиджака и сообразил, что где-то потерял зажигалку. В этот момент тот, второй, нерешительной походкой двинулся к Шульце-Бетману, он был в военном мундире и мало чем отличался от человека, которого фрау Альтеншуль с Левански встретили во время прогулки на чугунном мосту в Тиргартене, разве что этот открыто носил знаки воинского отличия, а у того, из Тиргартена, их не было. Человек в военном мундире подошел к Шульце-Бетману и предложил огня. Шульце-Бетман обратил внимание на то, как от маленького огонька блеснула серебристая кокарда в виде черепа, и сказал:

— Вы бы сняли этот значок, ведь вы сами теперь в том же состоянии, какое уготовили для нас.

Тут он глубоко затянулся, так что сигарета убавилась на добрую четверть, и, вытянув губы, выпустил струю дыма. Другой едва успел вовремя отвернуться.

Потом произошло нечто странное. Шульце-Бетман подхватил человека в мундире под руку и повел в направлении Вильгельмштрассе, при этом что-то тихо, но настойчиво втолковывая ему. Фрау Альтеншуль из окна наблюдала, как тот, другой, пока Шульце-Бетман безостановочно жестикулировал левой рукой, снял фуражку и близко-близко, почти доверительно наклонил голову к собеседнику. Эта сцена вызвала у нее раздражение. Она представила, сколько язвительных реплик в этот момент было отпущено в адрес Шульце-Бетмана, который настолько потерял стыд, что беседует с убийцами. Глядя на эту парочку, трудно было отделаться от этих мыслей. Парочка тем временем дошла до Вильгельмштрассе и остановилась возле полуразрушенного остроугольного здания, один вид которого был для нее невыносим. Она видела, как Шульце-Бетман протянул руку своему спутнику, уже стоявшему на пороге дома, и как тот схватил ее немного поспешно и даже, как ей показалось, подобострастно, словно хотел еще раз подтвердить какое-то данное Шульце-Бетману обещание, потом надел фуражку и исчез за дверью.

Когда Шульце-Бетман вернулся в гостиную, от него не укрылось, что гости были в недоумении, поскольку его отсутствие тянулось гораздо дольше, чем нужно для того, чтобы поставить на место непрошеного визитера, а фрау Альтеншуль о своих наблюдениях никому говорить не стала. Шульце-Бетман отнесся ко всему хладнокровно и расположился рядом с фрау Альтеншуль посредине гостиной, собираясь ей что-то сказать. Пока же он хранил молчание. Затем достал из портсигара сигарету, вставил ее в серебряный мундштук и стал потягивать, по-прежнему не произнося ни звука. Когда же он почувствовал, что дальнейшая демонстрация столь надменного спокойствия грозит перерасти в общее негодование, произнес:

— Таким образом, все уладилось. Никто не станет докучать Левански.

Спустя неделю ударили морозы. Недавние лужи замерзли, с востока, где возвышались три гигантские дымовые трубы Шарлоттенбургского замка, дул ледяной ветер, и в воздухе висел запах горелой серы. Если бы кому-то вздумалось после восьми вечера зайти в парк, который ограничивал территорию замка с запада и севера, он нашел бы входные решетчатые ворота запертыми. Дубы, к ноябрю уже успевшие сбросить листву, протягивали к небу обледенелые ветки, которые игриво поблескивали в холодном свете ополовиненной луны. Пруды перед чайным домиком казались бездонными, однако тишина и спокойствие, подобающие здешней атмосфере, которую создавали живые изгороди из вязов, гравийные дорожки и скульптуры, наступали только к полуночи, когда всякое движение вокруг затихало и не слышно было пролетающих самолетов.