Хартмут Ланге - Концерт. Путешествие в Триест

— За бессмертного гения! За решительность и смелость того, кто отважился сызнова начать уже закончившуюся жизнь!

После тоста налили еще по бокалу шампанского, подали бутерброды, и общее праздничное настроение достигло высшей точки. Вино развязало языки, событие этого вечера называли чудом, потому что Левански, на взгляд почитателей его таланта, удалось разрушить границу между жизнью и смертью. Приветствуя пианиста ликующими возгласами, гости стали упрашивать его, чтобы он еще раз сыграл несколько виртуозных пассажей на рояле, который был задвинут в эркер подальше от глаз и наполовину прикрыт чехлом, дабы и все прочие, кого лишили жизни в расцвете лет, также могли надеяться преодолеть в себе страшное чувство конца.

Либерман скромно держался в стороне и наблюдал за происходящим со свойственным ему скепсисом, ожидая момента, когда удобно будет отправиться восвояси. Молодежь старалась ему угодить из уважения к почтенному возрасту. Для них он был олицетворенным примером того, сколько времени требуется человеку для достижения совершенства. Порешили не принимать в расчет восемьдесят восьмой год — последний год жизни художника, — а отпраздновать его девяностолетие. Сам же он таких вольностей себе не позволял.

— Нельзя пренебрегать такой милостью природы, как возможность умереть, только лишь из-за того, что жизнь обманула чьи-то ожидания, — заявил он. — Но я испытал счастье. Я знаю, что это такое, не на словах.

Терпеливо выслушав комплименты в свой адрес, Либерман последовал за фрау Альтеншуль и по ее настоянию безропотно опустошил свой бокал. От него не укрылось, в каком возбуждении пребывала его подруга, и хотя она делала все, чтобы никто этого не заметил, красные пятна на лбу, которые она безуспешно прятала под слоем пудры, выдавали ее чувства. Как только Левански подошел к ним, она живо куда-то засобиралась, извинившись, что нужно, мол, позаботиться о гостях.

— Вы счастливы? — спросил Либерман.

Левански ответил, что было бы любопытно сыграть позднего Бетховена в Праге или Лондоне. Смог бы он с этим справиться при тамошней публике?

— Не берусь судить о многом, — заметил Либерман, но тот, кому удалось до слез растрогать фрау Альтеншуль, может собой гордиться.

Подошедший к ним сзади Шульце-Бетман поддержал старого художника:

— Да, вы играли неподражаемо.

Неожиданный голос из-за спины заставил Левански вздрогнуть, поэтому Шульце-Бетман уже тише, едва ли не шепотом, с вежливой улыбкой на устах продолжил:

— Вы, пожалуй, и своего убийцу доведете до слез, если предположить, что ему позволят присутствовать на концерте. Для позднего Бетховена вы еще слишком молоды. Надеюсь, — закончил он, уже собираясь вернуться к обществу, — вам удастся связать молодость и опыт смерти.

После секундного замешательства Либерман, пристально глядя вслед Шульце-Бетману, который тем временем направился к ближайшему ведерку со льдом, чтобы налить себе шампанского, заявил:

— Не нравится мне этот человек. С другой стороны, он единственный, кто своими суждениями заставляет задуматься. Эх, если бы в них было поменьше колкостей!

Описанные события происходили в ноябре. Поскольку Левански, вопреки уговору, с тех пор ни разу в салоне фрау Альтеншуль на Фосштрассе не появлялся, в середине следующего месяца она сама попробовала застать его в доме на Кёнигсаллее. Сколько она ни пыталась обратить на себя внимание, заглядывая внутрь, никто не вышел, чтобы открыть ей дверь. По занавешенным окнам можно было подумать, что Левански не желает, чтобы его беспокоили. Или он съехал с виллы?

На следующий день вечером все повторилось. Никто ей не открыл. Однако она заметила, что в окнах эркера горел свет.

— Подобные приступы мне знакомы еще с той поры, когда я жил в Голландии, — прокомментировал поведение пианиста Либерман. — Он честолюбив и наверняка усердно репетирует новую программу.

Ему удалось кое-как успокоить фрау Альтеншуль, а собравшиеся в тот день в салоне гости не стали выпытывать у нее новых подробностей. Все были уверены, что следующий концерт только выиграет оттого, что Левански какое-то время поживет затворником и подготовится как надо. Именно так, по всей видимости, и происходит.

Приближался Новый год. Фрау Альтеншуль была по горло занята приготовлениями к празднику, ибо это была одна из ее наиболее любимых традиций — собираться в полночь в кругу милых друзей и знакомых, размышлять об ушедшем годе и говорить о надеждах на год будущий, хотя, казалось бы, какое ей было теперь дело до времени. Тем не менее она продолжала отсчитывать годы как когда-то, а то, что она перестала стареть и что половину вечности ей придется пробыть в одном и том же состоянии, в расчет не принималось.