Егор Кастинг - СтремгLOVE

– Я вспомнила, как последний раз с тобой пиво пила. В последнюю весну, на набережной, под грибком. Я тогда еще школу из-за этого прогуляла. Помнишь?

Он сразу вспомнил и шумно вдохнул воздух и с шумом же выдохнул.

– Ленка. Ленка.

– Да уж сто лет как Ленка. – Она взяла его стакан и из него отхлебнула.

Хотелось ее, конечно, убить, но мечта, по-всему, была несбыточной. Только и оставалось, что поболтать с ней впустую.

– Что ж ты тогда...

– Сам ты что? Зачем ты в армию тогда ушел? Я говорила же, что нельзя меня одну оставлять даже на две недели. На неделю можно еще было, а больше-то никак. Я честная была девушка, я предупреждала. А ты ушел, ты уехал. Вот и все.

Он подумал, что в кино в таких случаях пускают вальс и персонаж нервно курит, с умным лицом пускает дым.

– Так ты меня не узнал. Я так сильно постарела? Скажи. Он не отвечал: не знал как. Не говорить же бедной женщине правду.

– А что ж ты черная? – Вроде из-за перекраски не узнал.

– Чтоб не приставали. А так – на свою похожа.

– А. Это, может, единственный в мире случай, когда натуральная блондинка красится в черный цвет! Оригинально... Но вы же в Италию уехали тогда! А тут-то ты что делаешь?

– Ой, Италия! Да там просто кантовались все в лагере почти год, – а после уж кто куда. Кто в Италии, кто в Вене, а уж после поразъезжались на ПМЖ.

– А я думал... Ходил по Риму и думал – вот ты сейчас пройдешь по улице или выглянешь из окна какой-нибудь замечательной квартиры.

– Куда нам! Да и Италия мне знаешь как вспоминается? Общежитие, макароны пустые, очереди за документами разными, карабинеры, допросы, когда в супермаркете украдешь еды...

– Да? – Ему было немного досадно от того, что она попала жить в какой-то нижний мир, где надо работать прислугой и варить макароны в общежитии. Вместо того чтоб с ним кататься по всяким парижам-мадрижам, сверкать глазами и чтоб она копалась в платьях в каком-нибудь бутике на Via Spiga, пока он покорно ожидает ее, чтоб пойти наконец обедать. Но она с ним не попала в новую жизнь, в которой он оказался тогда один, без нее, но разве это можно назвать несчастьем? Нет. Несчастье было тогда, в казарме, в снегах, в сапогах, в неволе. Несчастье то побыло, побыло – и прошло. Проходило оно медленно, год или два, или три, нельзя сказать, что это быстро случилось, – но прошло же вполне. Жизнь стала идти дальше, вперед, вверх! Как замечательно, что прошли те унылые, безнадежные года... Теперь даже приятно вспоминать: какие ж то были яркие могучие страсти, как щедро и сладко вгонялся в кровь адреналин, как било по ребрам сердце, какой близкой, простой, прекрасной и родной казалась смерть! В молодости, от любви – от несчастной любви к веселой красавице. Еще бы тогда чуть – и могла б устроиться пародия на Ромео и Джульетту! Или, остынь на сколько-то ее кровь, были б письма туда-сюда на тетрадных желтоватых листках, глянцевые черно-белые карточки, эротические сны порозь, после – гипюр и самогонка на свадьбе со сдвинутыми столами и соседскими стульями... А там и развелись бы, как все, от досады, от авосек, от всякой хозяйственной мерзости, от засаленных шлепанцев, от мятых советских белых, как из простыни, лифчиков в переполненном баке с грязным бельем. Тьфу. А нет – так думал бы, жалея себя до слез или, может, ненавидя, про то, что вот во что превратилась та, которая и т.д. и т.п., которую он и так и этак и прочее!

Они выпили и стали говорить про другое, про чужие жизни, про чье-то, не их, прошлое, про то, что сталось с их знакомыми. Какие-то имена его цепляли, кололи, потому что он знал про них и про нее, что у них было – но теперь это было не важно, ну, не очень важно.

– А маме ты передашь пакет? Ну, небольшой, я б ей хотела кое-что передать.

– Какой разговор.

– Только ты скажи, что сам паковал.

– Кому, ей? Которая тебя к телефону не звала, когда я, несчастный, звонил?

– Да нет же, не ей, это в аэропорту так надо сказать, а подумают – бомба там. Здесь всякие террористы, ты ж знаешь.

– А.

– Заедем ко мне? Тут не очень далеко. Я быстро соберу пакет, и ты будешь свободен. Будешь опять отдыхать. Тут хорошо! – Она огляделась.

– Да, заедем. – Хотя все ему было непонятно. Заедут они – и что? И как? «Конечно, стоит» или «да ну, с ума сошла, что ли»? Но не бояться ж, не трусить же, таки они не дети.

...В ее маленькой бедной квартирке ему сразу стало как-то тесно уже на пороге. Хотя для одной вроде неплохо... Но он ни разу ее не спросил про того, кто в старые времена был, казался счастливым соперником, и про то, что в ее жизни сейчас вообще. Она копалась на кухне и что-то рассказывала оттуда, что-то такое, что его, судя по веселости тона, должно было развлечь, но он не слушал. А он стоял посреди комнаты и осматривался в чужой-чужой жизни, даже не включив света.