Алан Араменко - Диван для Антона Владимировича Домова

— Все потому, что кто-то рождает их опять, — сказал Тоша, нисколько не стыдясь своей лжи. — Но если мы уничтожим его, их больше не будет.

— Правда?

— Конечно. И я знаю кто это.

Карие глаза округлились.

— Поможешь мне?

Девочка кивнула.

— Славно, — Антон обнажил клыки. — А пока пошли купим тебе новую лампу.

Кири захлопала в ладоши. И они немедля покинули эту гостиницу, пахнущую пылью и сладким поздравительным тортом.

Ночь была непроглядно-черная даже несмотря на то, что одинокое око цвета желтка глядело на округу пристально и уныло. Звезды словно погрязли в небосклоне, не способные выкарабкаться, их свет погибал задолго до поверхности земли. В вязком, густом воздухе, который словно приглушал тихое урчание старенького мотора, ароматно и сладко пахло землей и травой. Сухой горячий асфальт тоже оставлял свой след в ноздрях, одновременно и приятный и неприятный. Ветерок, задувавший в открытое окно, шевелил и спутывал волосы, иногда вызывая щекоткой мурашки.

Где-то по выжженному цветочному ковру бродили влюбленные, где-то ласковые воды шептались о тайнах с рассыпчатым песком, где-то вьюга морозила экологов и ученых, где-то бухгалтера начисляли НДС, и продавцы нарезали сыр в почти прозрачные ломтики. Здесь же маленький автомобиль, полный смертельных флюидов, мчался по намеченному пути. Водитель, небрежно сжимавший руль одной рукой, глядел на округу скучающим взглядом, в котором все же теплилось нечто схожее даже не с предвкушением, а с вожделением. Однако это чувство было где-то так глубоко, что приметить искру в непроглядности глаз было делом непростым, тем более что весь внешний вид этого человека казался совершенно спокойным или расслабленным, может даже утомленным. Рядом с мужчиной сидела маленькая пассажирка. На ее коленях лежала шкатулка, а в руке горел фонарик в виде бежевого кролика с морковкой, у которого светилось все тело. Девочка следила взглядом за каждым столбом, что они проезжали, как будто считая их, иногда приоткрывая рот, словно желая что-то сказать, но всегда молчала. На заднем сиденье спала, свернувшись в клубочек, кошка, удобно пристроившись на кофте своего хозяина. Дорога была пустынна.

Домов то не думал ни о чем, то отчего-то вспоминал те годы, когда был юным беззаботным пареньком. Почему тогда все было намного проще? Почему тогда всего лишь делать так, как говорили, оказывалось легко? Куда делась его непринужденность? Почему с годами прежнее неведение выросло в не дающие покой вопросы? И почему, даже найдя на них ответы, он все еще мучился ими? Разве не должны были они рассеяться, разве не должны были испариться, также как и прошлое, что он не помнил? Неужели эти желания — знать, понимать, осознавать — это и была та самая мудрость, что обычно, говорят, приходит с возрастом. Или же это была самая обыкновенная банальная глупость, свойственная не созревшим еще молодцам? Он не знал.

Теперь он вообще понимал, что не знал ничего из того, что знать бы следовало. Теперь он понимал, что никогда не найдет того покоя, в котором так нуждался, потому что, чтобы получить его, нужно было обладать определенными душевными качествами, которых в нем, очевидно, не наблюдалось. И то иллюзорное спокойствие, что он создавал собой, взросшее на лени и нежелании ничего делать, на пофигизме и равнодушии к окружающим, определенно не считалось, хотя он так на него уповал. Почему? А этого он тоже не знал. Такая вот ерунда, но что вообще логичного мог родить воспаленный и утомленный мозг?

Объезжая разрытый асфальт, который, судя по информационному щиту, уже должны были заделать минимум неделю назад, Антон прочитал надпись на рекламе, гласившую: «Вы одиноки? Тогда звоните нам!», обещавшую дальше найти идеального партнера за умеренную плату. Она не затронула его ровным счетом никак и не вызвала в нем никаких чувств, однако на ум отчего-то пришел разговор с Таней, случившийся тогда у нее на кухне. Почему? Сегодня он явно не мог ответить ни на один подобный вопрос…

— Я думала, над тем, что вы говорили, — говорила она, глядя на него. — Над тем, что вы одиноки. Но это ведь не наказание, не крест, вы можете изменить это.

— Нет, — ответил Домов. — Только не я. Есть причина моего одиночества. Болезнь просочилась в меня, мои вены несут зараженную кровь. Я неизлечим. Паразит внутри меня. И он гложет мое тело и воспаляет разум. Я сумасшедший, кто осмелится быть рядом?