Станислав Олефир - Колымская повесть

Между делом достаю со своего рюкзака конверт с фотографиями. Отправляясь в тайгу, я всегда беру с собой снимки братьев, сестер, отца и матери. Когда очень уж одиноко, посмотришь на родные лица, поговоришь с ними, глядишь — на сердце становится легче.

Конверт, в котором я храню фотографии, из-под фотобумаги, черный и плотный. Как раз такой и подходит для задуманного мною дела. Прячу фотографии в боковой кармашек, а конверт разглаживаю и вырезаю в нем квадратик. Затем накладываю на бабулину фотографию, чтобы была видна одна улыбающаяся старушка. Правда, на плече у нее по-хозяйски лежит рука какого-то Бори, но это не так важно. Пристраиваю фотографию на поминальный столик, зажигаю рядом свечу и, чуть полюбовавшись, говорю:

— Теперь совсем другое дело. Сейчас хорошо бы кутью сварить. У вас есть рис, мука и все такое?

Мы уже приготовили рисовую кашу с изюмом, компот и заканчивали печь блины, когда, наконец, возвратился дед Кямиевча. Оказывается, он никуда не убегал, а ездил в стадо за мясом. Забил там двух оленей-чалымов, разделал и привез полные нарты мяса. Вместе с ним явился знакомый мне по фотографии пастух Толик — высокий розовощекий парень с черными, словно уголь, глазами и полоской усов над губой. Он сразу же уселся за стол, съел кусок привезенного мною сала, две тарелки лапши, добрый десяток блинов и только потом обратил внимание на фотографию в черной рамке. Какое-то время молча рассматривал ее, перевел глаза на меня и к большому моему удовольствию произнес:

— Нормальная старушка была. Мне лыжи камусом обклеила, до сих пор хорошо держатся. Элит свои уже два раза клеил — все равно отвалились. А мои как новые.

Наша хозяйка подняла голову от своих кастрюль, тоже посмотрела на бабушку Веем, затем перевела взгляд на меня, чуть заметно кивнула и улыбнулась…

Если никак нельзя, но очень хочется, значит можно. Дед Кямиевча сумел-таки достать водки. Я не смог сделать это в поселке, хотя у меня талоны на водку, к тому же в магазине работает знакомая продавщица, а он достал. И не где-нибудь, а здесь — в глухой тайге. Все у него получилось очень просто. Пообещал вертолетчикам тушу оленя, а те завезли ему прямо к стаду пять бутылок «Столичной». Из-за этого он и не успел передать меня своей бабуле из рук в руки. Летчикам нужно было перебросить комбикорм из центральной усадьбы в расположенную по соседству с нами оленеводческую бригаду, на обратном пути произвести обмен и, словно ничего не случилось, вовремя вернуться на аэродром. Рассиживаться в ожидании, когда пастухи поймают, забьют и разделают оленя, им некогда. Вот дед Кямиевча и торопился.

Бабуля почему-то решила, что я лектор и поэтому не спешила привечать. Минувшей осенью в их бригаде из-за непогоды застрял московский лектор и промаялся почти две недели. Он все время мерз, хотя настоящие морозы еще не наступили. К тому же этот лектор не мог, есть пищи, если в ней попадаются оленьи шерстинки. А так, как пастухи относятся к этому совершенно равнодушно и в любом кушанье, вплоть до лепешек, можно запросто добыть клок шерсти, он питался только галетами, консервированной морковью и морской капустой. Этого добра кто-то из залетных продавцов подсунул оленеводам несколько ящиков.

Не удивительно, что лектор с утра до ночи ходил за дедом Кямиевчей и требовал от него вертолет. Пришлось бабуле притвориться больной, чтобы в их бригаду прислали вертолет санитарной авиации. Прилетевший врач в два счета разоблачил бабулю и получился большой конфуз. Но лектора все же вывезли. С тех пор бригадир, составляя заявку на продукты и прочие нужные бригаде вещи, никогда не забывает сделать приписку о лекторе. Прошу, мол, выслать макарон, сигарет, батареек, сто метров веревки и три килограмма дрожжей. Лектора просим не высылать…

Дед Кямиевча успел попробовать водки, приехал от стада веселеньким и теперь на самом деле старается до поры до времени не попадаться хозяйке на глаза. Притащил откуда-то нарты со сломанными полозьями и, устроившись неподалеку от яранги, принялся ремонтировать. Раза два наведывался в ярангу отжечь в печке кусок проволоки, при этом старался не дышать в сторону бабули, а Толик смеялся, что в печку дышать тоже рискованно — может взорваться.

Толик называет нашу хозяйку баба Мамма. Я решил, что так здесь принято. Она, мол, кормит-поит его, обихаживает — служит, так сказать, и за бабушку и за маму — он соответственно и обращается. Оказывается, это имя у нее такое — Мамма. Сама бабушка эвенка, но имя корякское. Что оно обозначает на самом деле, Толик не имеет представления. Когда я спросил об этом саму хозяйку, она повела себя непонятно. Сначала улыбнулась, а потом то ли застеснялась, то ли обиделась. Что-то проворчала и вышла из яранги. Я решил, что этот разговор ей не совсем приятен, и больше с расспросами не приставал.