Станислав Олефир - Колымская повесть

…Мне холодно. Здесь сильный сквозняк, а я, пока дотащил все это до стойбища, совсем запарился. Решительно поднимаюсь, направляюсь в бабулину ярангу. Может, хоть там она меня заметит.

Лишь отвернул полог, в лицо дохнуло теплом, запахом шкур и свежей хвои. Аромат хвои до того пряный, что мне и вправду почудилось, будто оказался в весенней тайге. Источала его горка сочащихся смолой лиственничных дров или разостланные по всему полу лиственничные веточки — сказать трудно. А может, просто с мороза мне все пахло куда приятнее и сильнее.

Я уже не один раз бывал в пастушьих ярангах, поэтому хорошо знаю их обстановку. В этой же что-то необычное. Кроме лежащих на полу оленьих шкур, низкого в четверть высотой столика, печки с чайником и кастрюлями, в ней стоял еще один столик. Тоже небольшой и до того низкий, что даже сидя на полу, есть за ним неудобно. Был этот второй столик заставлен не обыкновенной посудой, а детской. По всей видимости, ее купили в каком-нибудь поселковом магазине рубля за два. Миниатюрные — в несколько глотков алюминиевые кастрюльки, под стать им глубокие и мелкие тарелочки, сковородки, блюдца. Среди всего выделялись — большой охотничий нож с ручкой из оленьего рога и кругляш из бивня мамонта. Точно такой кругляш я видел у деда Кямиевчи, когда мозговали на Новых озерах.

Рядом с этим столиком пристроили то ли куклу, то ли какого-то божка. Связали крест-накрест две палки, сверху изобразили что-то похожее на голову и прикрыли лоскутками очень красивого и пушистого пыжика, полосками из меха нерпы, белки и горностая. На первый взгляд можно подумать, что здесь играет ребенок. Тем более, что в посуду накрошены кусочки вяленой рыбы, вареного мяса, трубочки макарон, мелко нарезанная сырая печень. Среди всего выделяется фарфоровая чашка, прикрытая куском лепешки.

Внимательно разглядываю это, и все больше утверждаюсь, что дети так не играют. Слишком уж аккуратно и с особым вкусом все расставлено. Похоже, делают у меня на родине, если устраивают поминки. Да и откуда взяться детям? Вчера дед Кямиевча жаловался, что жить в стойбище стало совсем скучно, потому что нет детей. Мол, летом иногда приезжают, а зимой даже по рации поговорить не желают.

Приподняв лепешку, заглядываю в чашечку. Там, кажется, водка. Точно, она! Значит, это на самом деле поминальный столик, а кукла изображает того, кого поминают. Не иначе, бабуля не торопилась приглашать меня в ярангу, чтобы не испортил ей торжество. Но ведь это не совсем по-людски. У нас на Украине в этот день стараются зазвать за стол каждого встречного, и пусть бабуля благодарит Бога за то, что я согласился прилететь в их стойбище….

В детстве я читал сказки о Ходже Насреддине. Этот хитрец любил заглядывать в гости к богачам, хотя те его не приглашали. Войдет в юрту, поставит свою обувку у входа и говорит: «Отдыхайте, мои чувяки три года». После этих слов хозяин, боясь обидеть Аллаха, не смеет торопить гостя покинуть жилище, и терпит нагловатого Ходжу до тех пор, пока тому не заблагорассудится отправиться в дальнейшее путешествие. Примерно так поступил сегодня и я. Затащил свой рюкзак в ярангу и принялся хозяйничать, словно у себя дома. Разделся и положил в дальний угол куртку и шапку, пристроил возле печки валенки, сунул за перекладину над головой рукавицы. Затем достал из рюкзака замороженную до каменной твердости буханку хлеба, обвязал куском проволоки и повесил над печкой отогреваться. Выложил на стоящий среди яранги столик конфеты, чай, колбасу, сало, две головки чеснока и большую фиолетовую головку лука. Посмотрел повнимательней на сидящую у поминального столика куклу и, решив, что к мусульманской вере ее никак не отнесешь, добавил в ее тарелочки сала, колбасы, небольшую шоколадку. Теперь я, и вправду, обосновался, словно у себя дома, и просто так меня не выставить. Устраиваюсь повольготнее на расстеленной у печки оленьей шкуре и принимаюсь ждать.

Печка дышит теплом. Подвешенная над нею буханка успела распариться, и к запаху шкур и хвои примешался аромат свежеиспеченного хлеба. Его-то сразу и уловил показавшийся у входа уже знакомый черный пес с грустными глазами. Застыв у порога, он уставился не на меня, а на хлеб и, словно знакомому, несколько раз вильнул хвостом. Отрезаю от буханки большой кусок, добавляю к нему кружочек колбасы и угощаю пса. Как говорил поэт: «Собаке дворника, чтоб ласкова была». Та быстро все съела, подобрала крошки, затем подошла ко мне со спины, уцепилась зубами за пиджак и принялась тащить. Не рычит, и вообще, по всему хорошо видно, не сердится, а просто уцепилась как клещ и тянет. Хорошо, что не из яранги, а куда-то вглубь. Но там ничего доброго для меня нет. Скорее, наоборот — слишком далеко от печки, а я еще не совсем согрелся. Поэтому решил не сдаваться, пусть этот пес даже разорвет пиджак пополам. Сел поосновательней, чуть наклонился к столику и придерживаюсь за крышку руками.