Александр Тиранин - Шёл разведчик по войне

Была ли полицаям такая ориентировка дана, или тот сам что — то заподозрил, но не дошёл Илюха и до конца деревни, как услышал за спиной треск мотоцикла. Оглянулся — один немец за рулём, другой немец в коляске, да не один, с собакой, а на заднем сиденье полицай, рукой размахивает, поднимает её колодезным журавлём и указательным пальцем к земле торкает, чтоб Илюха остановился требует. Темнело уже и лес близко, но от собаки разве уйдёшь. Прыгнул Илюха в пруд и быстрее спиной о берег тереться, а руками грудь, живот и бока растирать.

И на этот раз так же рентгеном просвечивали и мазями натирали. И в этот раз только пятнышки нашли. Но пятнышки те, где они проявились, линиями, в строчки вытянуты. Случайно так не запачкаешься. Так и умер Илюха под пытками, замучили до смерти. Но подпольщиков тех немцы не тронули, значит не выдал никого.

«Получили за Илюху, фашисты проклятые! Ещё получите! За всё получите! И мало вам не будет!»

А нет, ничего, всё — таки повезло, что гауптман в гестапо не отправил. Там, если б выяснилось, что перед диверсией в Киеромяки был, прикладом по лбу да резиновым шлангом не отделался бы. Там бы по полной программе на конвейер поставили.

Алкоголь всё более расслаблял его. Голова стала, будто ватой набитая и в дрёму поклонило. Но стоял перед глазами Айно. То весёлый, радующийся.

— Ребята! Что я придумал! Идите сюда!

То сидящий неподвижно с окаменелым лицом и смотрящий в одну точку, будто в пустоту. И заснуть не давал.

Остановились на хуторе у знакомых Эркки, у двух женщин.

Молодая хозяйка промыла Микко тёплой водой рану, потолкла какой — то желтоватый камешек, присыпала натолчённым порошком и подложив сухого мха перевязала.

Поужинали. Варёные окушки и плотвички, немного мелкой картошки варёной в мундире. И вовсе было бы без хлеба, если бы Эркки буханку на стол не положил. Микко от тепла и еды разморило и он едва не за столом уснул. Проснулся — солнце уже высоко и время к полудню. Эркки уехал рано утром.

Да, ситуация. Проспал. На «тропу» ко времени прохода не успевает. Ночью линию фронта там переходить нельзя. По этой «тропе» он уже не раз ходил, многие финские солдаты его знают и относятся к нему по — свойски. И накормят, и с собой хоть немного дадут. Но это днём, когда всё откровенно и на виду. А если ночью на них наткнешься, ещё вопрос как расценят, подозрение может быть. Или свои, впотьмах не разобравшись, подстрелят. Оставаться здесь до следующего утра — хозяева эти знакомые Эркки, а ни он их ни они его до сей поры не видели. Сноха со свекровкой. Замотаны, задавлены нищетой и работой. Где их мужчины, может быть воюют, а возможно и погибли. Хорошо бы, конечно, после всех передряг отдохнуть хоть денёк… Попроситься остаться до завтра? А как замотивировать просьбу? «Тропу», мол, проспал. Смех. И не только смех. Сказал от одних родственников к другим идёт, а попросись остаться — подозрение может быть. И не до него им, своих забот хватает. Надо уходить.

Молодая хозяйка осмотрела и перевязала рану и дала на завтрак оставшуюся со вчерашнего ужина картофелину в мундире да пару окушков.

Поев поблагодарил, оделся и вышел во двор. Лыжи стояли у крыльца. Молодуха подперла дверь «карельским замком» и направилась к хлеву. Навстречу вышла свекровь и стала за что — то негромко, но зло выговаривать. Та молча склонив голову покорно слушала, но вдруг, слово ли слишком обидное услышала или терпение за края переполнилось, подбоченилась, сузила глаза и прошипела.

— Какая ни безрукая, а замуж выйти ещё могу…

Свекровь отшатнулась, округлила глаза, привалилась спиной к двери хлева и замерла.

— Сороковины… сороковины только…

Сноха испугавшись своей дерзости прижала руки к груди и закусила согнутые указательные пальцы обеих рук.

И вдруг, одновременно бросились они одна к другой, обнялись, прижались друг к дружке щеками.

— Прости… Прости… язык мой поганый…

— И ты меня прости… Будь проклята эта война и трижды проклят тот, кто её затеял!

И заревели обе в голос.

Микко быстренько надел лыжи и прочь, прочь за калитку, лишний он, ненужный зритель на этой драме. С дороги оглянулся. Женщины с трудом втащили на козлы толстый берёзовый швырок и неумело, виляя пилой и закосив рез принялись его пилить часто вытирая носы рукавицами, должно быть продолжали плакать. Микко убавил ход, хотел было вернуться, помочь — пилить дрова он умел хорошо. Но пожелание то почему — то не подкрепилось волей. Одно, замотивировать возврат сложно. И он им… Помощь его конечно нужна, но похоже, сами они от куска до куска живут и лишний рот за их столом большая обуза, чем пилка дров.