Александр Тиранин - Шёл разведчик по войне

С началом войны, куда ж уедешь, осталась в Сибири, родила дочь, назвали Светланой. Родственники хотели назвать по — своему, но она сказала, что хочет назвать в честь матери. Её желание уважили, слова против не услышала и согласились на том, что первую девочку назвала она, а следующему ребёночку, особенно если будет мальчик, имя даст Фёдор.

Дед Эйнор, выходец с Карельского перешейка, считал себя не карелом, а ижорцем, или как он говорил, ингерманландцем, практически, всю жизнь прожил в Питере.

Работал и каменщиком, и столяром, и плотником, и кузнечное дело немного знал, но большую часть трудовой жизни проработал в артели народных промыслов. Человек энергичный, с деловой жилкой и хорошим видением выгодного дела, он, уже при советской власти, попробовал было себя в торговле. Отработал с полгода на продовольственной базе и сказал: «лучше быть бедным, но свободным», и перешёл в артель подручным к столяру — краснодеревцу. Вскоре сам стал краснодеревцем, а потом и руководителем артели, в каковой должности доработал до выхода на заслуженный отдых. Хотя оставляли его на работе, даже повышение предлагали, но руководящая работа, тем более на таком хлопотном месте, с возрастом стала обременительной, к конторской никогда душа не лежала и, кроме того, тянуло его к земле. Ранней весной сорокового переехали на родину бабы Хели, в Хаапасаари, оставив комнату в Ленинграде своей единственной дочери Галине.

Получил в пользование пустовавший участок земли и ни дня не тратя на раскачку, принялся обживаться. Времянку выстроил из толстых брёвен с маленькими оконцами и в глубине участка, с расчётом обратить потом её в хлев для скотины. И одновременно начал строить дом и разрабатывать запущенный участок. Пустил всю землю под плуг и засадил картошкой, как он считал, наилучший способ во — первых, разработать целину, во — вторых, не связать огородом руки, нужные на строительстве и, в — третьих, на излишках картошки за зиму поросёнка вырастить. К осени подвёл стены дома под кровлю. За осень настлал полы и потолки, сложил печку в своей половине и первую же зиму зазимовал в новом доме, попутно отделывая и благоустраивая его изнутри.

— А — а, Мишка пришёл. Здравствуй, Михайло Иваныч, — по — русски поздоровался дед Эйнор. — Мать, собирай на стол.

Когда трапеза подходила к концу, баба Хеля не выдержала.

— Ну как там… Весточка была? — Старики оба с ожиданием посмотрели на Микко.

Микко, с разрешения Валерия Борисовича, иногда переправлял редкие письма от стариков Галине, а полученные от неё старикам. Но, как правило, читал сам и пересказывал содержание. Рискованно носить. Узнают про то немецкие или финские контрразведчики и подумают: раз родственникам письма носишь, то и другим можешь пронести. Подозрение может быть.

Старики уселись напротив него. Дед Эйнор выпрямил спину и положил руки ладонями на колени. Баба Хеля взяла с комода фотографию дочери с внучкой на руках, которую Микко принёс им летом. И всё время пересказа, то смотрела на неё, то прижимала к груди.

Микко рассказал, почти наизусть пересказал, что внучка растет, что живут небогато, можно сказать скудно на то война, но и не голодают. Все работают в колхозе. Лошадей почти нет, опять прошла мобилизация, считай всю конюшню увели, оставили только самых бракованных, поэтому основная тягловая сила в колхозе — баба. Нагрузят бабы воз силоса, облепят как муравьи, какая за оглобли возьмётся, какая за постромки уцепится, кто с боков помогает, кто сзади толкает и везут от силосной ямы в коровник. За день так навозятся, что к вечеру ни рук, ни ног не чувствуют. Но в деревне, при доме, хоть тяжело, но согреться и обсохнуть можно. А кто на лесозаготовках, тем во много крат тяжелее.

Опустил Микко, не стал говорить, что опасается тётя Галина, не направили бы и её на лесозаготовки, Светланка уже не грудная.

Племянница Фёдора, Катя Румянцева, была прошлой зимой в феврале на лесозаготовках, порассказывала каково там. Весной тётя Галина писала об этом.

Валят бабы лес, таскают здоровенные лесины к тракту, а снегу в тайге — и высоким — то девкам по сиськи, а коротышкам, таким как Катя и вовсе вровень с плечами. Кряжи толстенные, не обхватить, на слегах выносят. Пока кряж до тракта дотащат и наматерятся, и наплачутся, и Богу со святыми взмолятся, и жизнь проклянут. За день вымотаются, вымокнут, а отдохнуть и обогреться — костёр на улице да шалаш из жердей и елового лапника. Печка жестяная в шалаше круглые сутки топится, дрова — то даровые, топи, не жалко, да разве ж печкой тайгу натопишь… Ни обсохнуть, ни согреться, спят не раздеваясь. Спасибо уже за то, если утром встаёшь и платок к изголовью не примёрз. Тяжело, сыро, холодно и душа болит — скотина на людей брошена, у кого родня, у кого соседи присматривают, но это не свой, не хозяйский глаз.