Алексей Никитин - Истеми

Десяток жуковатых тарантасов ЛАЗ, удушливых, укачливых, старательно вырабатывавших второй ресурс, стартовали из университетского студгородка около половины одиннадцатого часа дня. И длинной колонной — впереди ГАИ с мигалкой, и сзади тоже — двинулись на запад. Границу киевской области пролетели — не заметили. К обеду миновали Коростышев.

— Ну что, Коростышевский, — ткнув твердым «ч», словно пальцем под лопатку, встал в автобусном проходе доцент Недремайло, — проезжаем вашу историческую родину?

Сашка Коростышевский чуть отвел в сторону пыльную занавеску и глянул в окно. Вдоль дороги тянулись какие-то кустарники, невысокие соснячки. Стадо поджарых коров, сбившись на обочине, провожало нас голодным взглядом.

Недремайло подождал ответа и отвалил, не дождавшись.

— Он свою историческую родину на твою обменять хотел, — толкнул Сашку его сосед, Вадик Канюка.

— А зачем ему это? — не понял Коростышевский. Кустарники за окном сменились гигантскими кучами мусора.

— Не это, — раздраженно бросил Вадик. Сашка не желал понимать его намеки. — Что ты там высматриваешь?

— Никогда тут не был, — медленно протянул Сашка. — Интересно.

— Торжественный въезд князя Коростышевского в отчий удел. Колокольный звон. Крестный ход. Пейзане и пейзанки, пастухи и пастушки, старики и старушки. Целование руки и стремени, право вето на вече и право первой ночи на вечер…

— Неплохо бы, — согласился Коростышевский. Свое княжество — и никакого матанализа, никаких дифуров.

Мы с Курочкиным тихонько писали «гусарика». Коростышевский с Канюкой сидели перед нами — их разговор был слышен.

— Не мелочись, Коростышевский, — не отрываясь от карт, посоветовал Курочкин, — сейчас тебе не времена феодальной раздробленности. Завоюй пару соседних областей, объедини их под твердой рукой и грози шведу из своего Коростышева.

— Вам, любезный, грозит вторая взятка на мизере, — холодно отозвался Канюка. — Не отвлекайтесь. Государственные дела решат без вас. Не всякая кухарка способна управлять удельным княжеством.

Почти до самого Житомира колонна шла не останавливаясь, не задерживаясь, аккуратно наматывая километры трассы М-17. Первыми откололись два автобуса, шедшие прямо перед нами. Они свернули на юг, на Бердичев. А вскоре и наш, прощально мигнув фарами, двинул на север. Где-то за Черняховом, на границе Володарск-Волынского района залегло Великое Яблоневое.

Нашли мы его уже в сумерках, а разглядели только на следующий день. Маленькое село, по пояс ушедшее в осеннюю грязь. С востока и юга его окружали яблоневые сады, а северной окраиной Великое Яблоневое выходило к берегам могучей сибирско-европейской реки «Дружба». Сразу за нефтепроводом начинался сосновый лес. Но привезли нас в эту глушь не нефть качать. Привезли нас собирать яблоки — антоновку и симиренку.

А что еще, если подумать, делать осенью студентам-радиофизикам?!

Главная улица села, Имени Ленина, мощеная годах в пятидесятых, а потому все-таки проходимая, сразу за околицей превращалась в ржавую топь, в череду луж, в дорогу, разъезженную и разбитую. Дорога шла через сад и делила его на две половины. По одну сторону от нее росла антоновка, по другую кустилась симиренка. В Великом Яблоневом все делилось на две части — двоилось и половинилось. Фруктовый дуализм. И нас разделили. Просто и без затей — пополам. На две бригады. Одной доверили антоновку, другой — симиренку. Нам с Курочкиным выпала симиренка.

— Ранеты — высокоценные зимние сорта яблок. Какие вы знаете ранеты? — местный агроном, а может быть, кладовщик или завсадом, одним словом интеллигент села — очки, пиджак, картуз и усы (чтобы прятать в них легкую лукавую улыбку), решил показать нам, что мы недоросли столичные. Нам было лень с ним спорить. Нам вообще было лень.

— Запоминайте. А лучше — запишите: в группу ранетов входят сорта «английский», «Баумана», «бумажный», он же «шампанский», «канадский», «кассельский», «курский золотой»…

— По алфавиту чешет, — шепнул мне на ухо Курочкин. — Как на первом курсе сельхозакадемии вызубрил один раз, так ни на букву и не отступает.

— Ты, посмотри, — заметил я, — он за спиной пальцы загибает. Чтоб не ошибиться.

— … «ландсбергский», «орлеанский», он же «шафран красный», «писгуда», «серый»… — пальцы садовода сложились в кулаки… — и «Симиренко». — Он оттопырил указательный палец и задумался. Что-то у него не сложилось.

— И ранет «Симиренко», — повторил он. — Перед вами.