Астра - Избегнув чар Сократа

В лагере он завьючил коня, бросил в перекидные сумы буханку черного да банку тушенки, взял карту и компас, кинул два слова Корниенко. В дальнем ущелье залег во мху и сутки пил одну воду, потом стал жевать кислицу, бруснику, мягкие лиственничные иглы. Грозы отошли, стояло безветрие, пахло землей, ягодником, островатой грибной прелью, в потаенной влаге кружился желтый листок.

В одну из ночей приснился сон. Белые колонны, пышно-убранный зал, гости — красивые и совершенные, как представители лучшего человечества. Звуки белого рояля, аплодисменты, радостное ожидание на всех лицах. Вокруг Окасты молодые женщины, их легкие шелка, улыбки, блестящие волосы.

— У вас французские духи?

— Нет, английские. Ха-ха-ха!

Счастливый, с чайной розой в руке он идет коридором и попадает в дежурку, уставленную приборами и пультами, за которыми сидят топорные мужики без лиц; на экранах перед ними весь праздничный зал, как на ладони.

— Диск с роялем (щелк!), ароматический с резедой (щелк!), шампанское (щелк!) — озаренные цветными огнями гости сдвигают бокалы, — радостное ожидание, изысканность, артистизм (щелк, щелк, щелк ), — толпа вальсирует, веселится . — У вас французские духи?…Нет, английские… ха-ха-ха — (щелк!)

Окаста темнеет.

— Так это сделано?

Круто повернувшись, уходит прочь, прочь, вдоль кромки какого-то моря, против темного ночного ветра.

— Что еще сделано? Кем? Кем?

Вспыхивает свет, по ломким изгибам пространства бегут голубые извивы, тело очерчивается свечением. Мгновение и перед ним расплавленный океан, белые молнии бьют в ослепительную поверхность, а выше, выше возносится перламутровая голубизна. Разумеется, это совсем другое небо.

— Ке-ем? — отдается в нем.

И тихий голос, знакомый, похожий на чей-то, произносит.

— Наконец-то ты понял…

… К Верховым озерам он вышел на четвертые сутки. Дождило. В озерах, разбросанных по изрытому ледником плоскогорью, блестели, отражаясь, серые облака. Стояли чахлые лиственницы.

Вехов опустился на валун, долго смотрел.

— Не может быть, чтобы все это ничего не значило, а, Астра?

Что-то сгущалось вокруг него, становилось опасным, хищным. По душе прошелся шорох. «Так, — подумал он, — начинается». Быстро развернул под деревом палатку, закинул верхние веревки прямо за ветки, сел, прислонившись к стволу сквозь суровое полотно.

«Все. Налетайте. Надоело».

«Они» не замедлили. Комком прокатились по надбровью, грубо повернули что-то в груди. «Страшно, страшно, — поддразнил он, — страшно, страшно». Острые волны окатили его колючим страхом. Напрягшись, Окаста принялся ловить этот страх на острие своего внимания. «Я вам не тварь… дрожащая…» Поднялся вихрь. Свирепея и набирая силу, он вмуровал в себя Окасту, но и тот словно окаменел. Жгучие пальцы еще рылись в сердце, его размазывали по стенке, но он уже чувствовал, что уцелел, что справляется. Главное, ловить «их» на прицел, плавить взглядом, вызывать этим «страшно, страшно».

Вот стало слабеть, редеть.

— Неужели? — он затаил дыхание, но тут огненный вал накрыл его с головой, сбил наземь, заставил извиваться и хвататься за траву, выть и стонать от жгучей боли в каждой жилке и клеточке, самый воздух, казалось, занялся болью. И вдруг словно молния прерывисто ударила вдоль тела, остро и ветвисто достала с головы до пят, подержалась и рассеялась.

Стало тихо. В полутьме обозначились своды палатки, шорох дождя.

«Расплатился», понял он.

Взмокшая рубашка холодила плечи. Он сел. Силы быстро прибывали, его покачивало, он чувствовал, будто взлетает, радостный, легчайший.

«Страшно, страшно», — проверил на пробу и рассмеялся. Страха не было.

К утру погода прояснилась. Окаста собрался, подвел коня к воде. Все вокруг было прежним… и иным. Оно существовало без него, Окасты, было равно ему. Подымаясь, вились туманы, спокойно лежало в углублении светлое озеро и со своего места участвовал во всем этом вросший во мхи вчерашний камень с его серым незаметным лицом.

Карта повела в обход горбатого кряжа, прорезанного белыми кварцевыми жилами, в узкую ложбину, превратившуюся вскоре в ущелье с безымянным потоком. Тянулись в небо островерхие скалы, с их склонов ссыпалась и вприпрыжку мчалась к подножью мелкая щебенка. Первозданность окружения была поразительна, не было, казалось, ни миллиардов лет, ни геологических катастроф, никогда не менялся лик Земли.

Поглядывая вокруг своим новым зрением, Окаста ехал один в отвесной, словно разломленной теснине. Что-то соединялось, высвечивалось в душе, творчество вершилось само по себе, стихи звучали, он невнятно проборматывал их себе под нос.