Астра - Избегнув чар Сократа

Повороты словно выпрыгивали навстречу, и столбом вилась позади белая степная пыль.

Наконец, отпустило. Окаста откинулся на спинку кресла, перевел дух. Астра сбросила скорость. Машина побежала вдоль вспаханной, ничем не засеянной полосы, обилующей камнями и неразбитыми земляными комьями. Вечерело. Ближняя череда холмов стала синей, дальняя — светло-лиловой, за ними теснились воздушно-голубые цепи гор.

Астра скосила глаза.

— Чуть не взорвался, Окаста Савельич.

— Не говори… — он помотал головой.

— Возвращаемся?

— В поселок заскочим, раз такое дело. Верно, Миха?

Мишка просунул голову над их плечами, сверкнул улыбкой.

— Если женщина не возражает…

Окаста тронул висящее впереди зеркало, поймал лицо Астры и устроился со всеми удобствами. Посмеиваясь, они поехали «шагом». В сельском магазине взяли водки, хлеба, колбасы, посмотрели афишку клуба и отправились восвояси, вкруговую по хорошей дороге. Вновь потянулись косо освещенные бугры, редкой гребенкой пересекавшие долину, только горы на горизонте были другими. В воздухе вились прозрачные сумерки, солнце садилось, в его гаснущих лучах асфальт казался розовым, как гранодиорит. Мирная тишина и прохлада стояли сразу за пофыркиванием мотора. По случаю выходного дня встречных машин почти не было.

Окаста молчал. Равномерно и длинно, от гряды к гряде бежала дорога, за долгим подъемом открывался плавный спуск, за ним снова подъем, вверх-вниз, вверх-вниз, и эта размеренность среди теплого широкого вечера, и присутствие этой женщины за рулем, и прозрачность своей всегда напряженной, измученной души были столь ощутимы, столь осязаемы, что его охватило давно не испытываемое блаженство.

«Неужели это ее обычное состояние? — он подправил зеркало и лицо ее улыбнулось ему. — Тогда о чем речь? Вот оно, истинное знание, дарованное детям и женщинам, все остальное — суета и нечисть, грех умствования, муки и корчи конечного разума. О, дивный, дивный, невыразимо дивный мир! Господи, как живу, как живу!»

Машина плавно летела вниз. Достигла плоского мостика с белыми столбиками и вновь устремилась к длинному подъему. Астра чуть заметно повела плечами. Окаста погладил ее по руке.

— Устала?

— С непривычки.

— Прости меня, дурака. Заменить?

— Нет, доеду. Мне в охотку.

«Милая, — вздохнул он, — вот бы на ком жениться. И жить, и жить, пока не оскудеет чаша. Да, истинно так. Принимать со смирением все дары, благословлять вопреки стонам и воплям рассудка… смешно полагать, что жизнь подчинится его указкам. Вот, наконец-то! О высоких мыслях и чистом сердце должно просить у жизни, о высоких…»

Машину тряхнуло. Колея завихлялась по кучам песка и гравия. Невнимательная к дорожным знакам, Астра проглядела указатель объезда и теперь выкручивала руль между ремонтными механизмами и горками насыпанного грунта. Ухватившись за поручень, Окаста мельком взглянул в зеркало и… нет, такой Астры он еще не видел, это не она, не она, нет, нет!

— У тебя может быть такое лицо? — пробормотал потерянно.

Она попыталась улыбнуться, но лишь наскочила колесом на груду щебня.

«Маска! — ужаснулся он внутри себя. — Маска! О, шут…»

На поляну смотрела луна. Один бочок ее был слегка ущербен и размыт, как обтаявшая льдинка, но свет лился яркий, на траве лежали четкие тени. Запыленная машина дышала теплом и бензином. Здесь, среди кустов, неподалеку от лагеря, до которого оставалось не более двухсот метров, имелся привал, известный немногим посвященным, оборудованный скамьями, столом и навесом.

Они уже отдохнули с дороги, выпили по одной, закусили, но не оживились, не разговорились, как хотелось, а напротив, приумолкли, задумались, каждый сам по себе.

Окаста налил по второму заходу. Вновь задробились, заиграли в граненом стекле голубые лунные змейки.

— Пей, — подвинул Астре.

— О, нет, мне довольно.

— Дело хозяйское. Нам больше достанется. Теперь уходи.

— Что?!

— Будет лучше, если ты уйдешь.

— Что-то случилось?

— Случилось.

— Счастливо оставаться.

— Скатерью дорога. К мужику до порога, — со злостью отрубил Окаста.

— Даже та-ак?

Она вскочила и исчезла за кустами.

Радист ошалело воззрился на Окасту.

— Ты что, Савельич, с ума спятил? Алевтину проучить, это я понимаю, а тут… ты не прав.

— Молчи, Миха. Молчи. Алевтина проста, как растение, с нее и спроса нет. О, шут! Я ж поверил, я думал, вот, наконец-то!.. Побродяжка! Жалкая! Отрицаю!

Рассветный холодок ознобил тело, провеял запахом остывшего бензина. Окаста осознал себя проснувшимся. И тотчас ощутил душевную боль. «Что, что? А, лицо… Лицо, лицо, — кулак его с силой опустился у головы, горячие слеза потекли по переносице. — Истины! Жажду! Не могу больше!»