Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…

Много лет назад в Якутии у меня не появлялось никаких мыслей о наших отношениях. Они просто были, сначала одни — дружеские и профессиональные, потом другие — страстные любовные. Позже, когда стали намечаться еще пока смутные признаки предстоящего разрыва, я стал задумываться, что с нами происходило. Сара, жившая с мужем больше десяти лет и родившая ребенка, по сути, не знала настоящего наслаждения от близости с мужчиной. К тому же она, вероятно, как верная жена не реагировала на меня, — студента, как на мужчину, хотя нас в течение почти двух месяцев разделяла лишь марлевая ткань полога от комаров и в жару мы часто оставались в одном белье. Я, в общем–то никогда особо не чурался женщин, но у меня была Милана, и меня совершено не тянуло к Саре, хотя я точно знал, что в спальнике она спала абсолютно нагой и ночью иногда в беспокойстве распластывалась из него во всем великолепии. Я отлично помню, что массаж ей делал как массажист безо всяких эмоций. Возбудило ли меня поглаживание ее ног или оно стало возбуждать Сару? Не на эту ли, едва заметную ее реакцию, отреагировал, в общем сильный и темпераментный мужик, какого она ранее не ведала, а почувствовав, не могла не отозваться страстно на неизвестные до этого ощущения? Узнав и ощутив новое наслаждение, ей захотелось получать его вновь и вновь. Я же почувствовав женщину, по сути, только теперь ставшую ею, тоже хотел доставить все больше новых удовольствий. Все наши отношения возникли и сложились лишь на почве совместной работы и сексе? Да, скорее всего, глубоких обоюдных чувств не было. Наверное, поэтому я не был достаточно настойчив в своих предложениях о переезде Сары во Владивосток, а она с плохо скрываемой радостью принимала их отсрочку. Промежутки между периодами страстной и пылкой близостью становились длиннее и длиннее и мы теперь, ничем не объединенные (совместной работы не было), в принципе, легко расстались. Оказывается, рабочих и даже пылких плотских связей недостаточно, чтобы они могли перерасти в платонические отношения.

* * *

Причиной моего отзыва из отпуска послужило то обстоятельство, что сотрудники одной из лабораторий нашего института, которая исследовала древние экологические условия, подали заявления с просьбой перевести их в другие лаборатории из–за разногласий с их руководителем. Администрация института решила сохранить направление этих исследований. Мне, имеющему геологическое образование, было предложено занять место заведующего этой лабораторией. Представляя к этому времени бремя завлабовских нагрузок и забот, я решительно отказался, ссылаясь на свою неопытность и занятость в экспедициях. Меня не стали уговаривать и ничего не стали объяснять, а концу дня пригласили в приемную директора института для разговора. Когда я вошел, директор разговаривал по телефону, я остановился, ожидая окончания разговора и приглашения войти. «Да, он тут», — произнес директор, передавая мне трубку. На другом конце провода была Москва и мой академик Сергей Борисович Кречетов. К тому времени он стал Академиком–секретарем Секции наук о Земле АН СССР. После приветствия он доходчиво объяснил мне дружелюбным, но не допускающим возражений тоном, что лабораторию необходимо сохранить при его всесторонней поддержке. Мне ничего не оставалось, как вымолвить: «Хорошо, Сергей Борисович». Директор все понял и выяснил, нужны ли дополнительные уговоры. На мое краткое нет он пригласил меня сесть и обсудить мои будущие задачи по сохранению коллектива и налаживанию работы лаборатории.

Это был талантливый организатор и директор, самостоятельно подбиравший кадры для своего института, который он организовал на совершенно пустом месте на берегу Тихого океана, а в последствии вывел его на одну из передовых позиций среди мировых институтов, изучающих биологию моря. Со временем в институте выросли три академика и десятки докторов наук. На протяжении четверти века наш институт всегда был институтом одного человека — академика Зигмундского. Мои ровные отношения с директором со временем переросли в приятельские, в них не было периодов расцвета или упадка. Я навсегда сохранил к нему глубокую благодарность за то, что он давал мне возможность продолжать работу не только по моей узкой тематике, но и сохранить лабораторию, которая создавалась много лет, а также те навыки, опыт и связи с людьми, без которых невозможно было продолжать научную работу на новом месте.

Я попросил, чтобы вместе со мной в эту лабораторию перевели одного из сотрудников, с которым мы сработались и сдружились в совместных экспедициях, на рыбалке и охоте. Начал я резко и круто, поручив ему подготовить все необходимое снаряжение и оборудование, вывез в береговую экспедицию почти всю теперь мою лабораторию на полевые работы в тридцати километрах от Владивостока. Мы разбили палаточный лагерь на берегу моря, создали вполне приемлемые условия для полевой жизни, стали исследовать донные сообщества в устье крупной впадающей в залив реки. Через две недели унылые, сероватые лица покрылись загаром, светились улыбками и счастьем. Я и они все, кроме одного, поняли, что мы сработаемся. Всех годных по здоровью мужиков я отправил на водолазные курсы — в морской лаборатории должна быть автономная водолазная станция. Непонятливому сотруднику пришлось через год предложить поискать работу в другом институте. Прошло тридцать лет. Добрая половина моих коллег избороздила вместе со мной многие моря почти всех океанов, почти все защитили кандидатские, а некоторые и докторские диссертации, и мне приятно, что в этом была доля моего участия. Благодаря старому научному костяку и вновь пришедшей творческой молодежи лаборатория стала одной из самых спетых и спитых лабораторий института, которая по уровню своих исследований и полученных результатов редко выходит из передовой тройки.